Воспитатель

просто и буднично.

Дело в том, что своих детей я никогда не наказывал ремнем, не применял к ним даже самых легких физических наказаний. Может быть, благодаря также и своим наклонностям... я не хотел, чтобы у меня возникали хотя бы какие-то ассоциации с моими тайными желаниями. Да этого и не требовалось. Они у меня росли умными, вежливыми и добрыми. В общем, воспитывать злую, строптивую и распущенную девчонку мне ничуть не улыбалось, если бы... если бы только я не получал право на совершенно законных основаниях (и более того, с благородными целями) выпороть юную девушку — осуществить свою заветную мечту. Так что я колебался недолго, даже меньше, чем, может быть, ожидалось.

Через час я пришел домой к ликиным родителям. У них был двухэтажный, но маленький дом, спали и обедали они наверху, а комната, где мне предстояло осуществить свою педагогическую миссию, располагалась на первом этаже. Лика, поругавшись со своими, обычно сидела здесь и дулась на весь мир. Надо полагать, и на этот раз она размышляла о том, как противен ей этот домик, и этот сад, и этот поселок, и о том, какой великой кинозвездой или топ-моделью она может стать в будущем.

Когда я, войдя в комнату, подошел к ней и прервал эти грандиозные мечты, сообщив о своем намерении, то встретил неподдельное возмущение вместе с откровенной насмешкой.

— Что-что?! Ты собрался меня пороть? Ты что, обалдел, что ли? Идиот! Придурок! — и тут на меня полился такой поток отборных непристойностей, которых мне ни в одной мужской компании не приводилось услышать разом.

И тут я не выдержал. Конечно, это было непедагогично, но чувствовалось, что уговоры не помогут, а гнев, вскипевший во мне, сам собой получил выход. Я размахнулся и закатил Лике крепкую пощечину. Лика взвизгнула и схватилась за щеку, вытаращив на меня глаза. Не знаю, бил ли ее кто-нибудь из дружков, но что от взрослого мужчины ей не разу не доводилось получать как следует, в этом я не сомневаюсь.

Лика отняла руку, и я увидел, что ее щека ярко пылает и даже, как мне показалось, чуть-чуть припухла. Она вновь приложила ладонь, и по-прежнему молчала, глядя на меня. Потом перевела дух и, может быть, готова была разразиться новым потоком крепких выражений, но я решил опередить ее. Я размахнулся снова, на этот раз левой рукой, и с такой же силой ударил ее по левой щеке.

— Ах ты, мерзавка! Негодница! Бездельница! А ну, снимай штаны! — резко приказал я, сгоряча упустив из виду, что на ней были не джинсы, которые она любила носить, а короткая юбка. И, надо признаться, к моему изумлению, Лика так покорно расстегнула и стянула юбку, как будто делала это передо мной каждый день. Она осталась лишь в маленьких трусиках и короткой кофточке.

— Ложись! — Я понятия не имел, подчинится ли она, но сейчас отступать было уже поздно.

— Куда? — спросила Лика. — Она говорила все тем же