на сосудах, изображающие обнажённых мужчин в недвусмысленных позах. Однако рассматривал он их всегда исключительно с точки зрения художественной ценности. В любом случае, данное явление он считал единичным и видел в нём отклонение от нормы, никак не применяя его к себе. Энджел пытался перевернуть всё с ног на голову.
— Гомосексуализм всегда считался извращением и грехом!
— Не всегда. Христианство допускает соитие только с целью зачатия и продолжения рода. Не означает ли это, что секс с женщиной с использованием противозачаточных средств является таким же грехом, как и секс с мужчиной?
— Но ведь это, по крайней мере, естественно!
— Ты привык так думать, не более. На самом деле то, что произошло между нами вчера, не менее естественно.
— Ты преувеличиваешь. И я не могу разделить твою точку зрения.
— Я вижу вещи такими, какими они есть.
Андре не соглашался, однако спорить с историческими фактами он не мог. Человечество действительно с незапамятных времен было заражено данным пороком. Но в том, что это был порок, или, как минимум, извращение, Андре не сомневался.
— Поешь, — вновь предложил Энджел мягко и ласково.
Андре вздохнул и взял приборы. Он ел нехотя, кусок не лез в горло, но желудок уже требовал пищи, и юноша поел. Разговор утомил его. Информация, которую Энджел обрушил на него, была ему чужда.
— Можешь, если хочешь, побыть один. Отдохни, я не буду тебе мешать. И подумай.
С этими словами Энджел встал и вышел из помещения. Двери за ним затворились. Юноша провёл рукой по лбу, тяжёлым взглядом посмотрел ему вслед и прилёг на освободившийся диван. В том месте, где сидел собеседник Андре, подушки ещё сохраняли тепло его тела. Почему-то вспомнилась Саманта. Как давно это было! Затем юноша подумал о Мари. Казалось, и её он тоже знал очень давно. Прошло трое суток, а ощущение было таким, будто он провёл здесь несколько лет. Его жизнь оборвалась в тот день, когда он пошёл на эту злосчастную демонстрацию — хотя бы знать, чему она была посвящена...
Стоит ли жить дальше? И нужна ли ему такая жизнь? Может быть, было бы лучше, если бы он умер в тот день и никогда не узнал бы унижения и позора. Что бы там ни говорил Энджел, а так оно и есть.
Андре прикрыл глаза. Перед ним замелькали картины — аудитории университета, залитая солнцем улица, бар, улыбающаяся Мари. Затем откуда-то возникли полицейские сирены, и сразу стало темно. Андре провалился в глубокий сон.
Очнулся он от того, что кто-то тряс его за плечо. Конечно, это был Энджел.
— Я надеялся, что ты подумаешь о нашем разговоре.
— Я не заметил, как уснул.
— Ты уже не переживаешь так по поводу произошедшего?
— Какой смысл переживать о том, чего уже не изменить. Я устал думать об этом.
— Я соскучился по тебе. Ты ведь не против?
Андре испуганно встрепенулся. Неужели опять? Он не хочет снова переживать эту боль и это унижение.
— Энджел, нет, пожалуйста!
— Не вынуждай