на нее, но я чувствовал, как на ее глазах выступили слезы.
— Зачем... ты это рассказываешь... мне? — спросила она прерывающимся голосом.
Я закрыл ладонями лицо и не ответил. Действительно, зачем? Я бы мог сейчас наврать ей с три короба, и уже через пятнадцать минут она бы стонала и выгибалась в моих объятиях.
— Я... я не знаю, — наконец, ответил я. — Я хочу быть честным с тобой. Я хочу, чтобы ты знала обо мне как можно больше. Чтобы, когда я поставлю тебя перед выбором, ты сделала его осознанно...
— Я уже сделала свой выбор... — тихо проговорила она, а у меня внутри все оборвалось.
— И... что же ты... решила?... — теперь дрожал мой голос.
Впервые в жизни мне было страшно не за свою жизнь. Я боялся, что она сейчас попросит стереть ей нахрен память, что она не желает помнить такого урода, как я, что...
— Я хочу быть с тобой... — произнесла она шепотом, но для меня этот шепот был громче грохота камнепада.
И снова вокруг воцарилась тишина, которую нарушал только бешеный стук моего сердца.
Ее ручка легла на мое запястье, и от одного этого прикосновения все мое тело пронзил электрический ток. Я поднял на нее глаза. Она смотрела на меня со снисходительной улыбкой, а на ее лице играл легкий румянец, то ли от мороза, то ли от смущения. Мне захотелось прижаться к ее щекам губами, захотелось обнять ее, расцеловать, но я не смел пошевелиться, чтобы не нарушить эту хрупкую магию, которую я ощущал кожей.
— Я люблю тебя, Фарит... — еще тише, чем раньше, проговорила она.
— Шейн, — в тон ей исправил я. — Мое имя Шейн.
Она улыбнулась и потянулась ко мне. Я тоже подался вперед и наши губы, наконец, встретились. О, Хаос Всемогущий, это был самый сладкий поцелуй в моей жизни! И я впервые полностью отдался в его власть — я закрыл глаза. Я не видел этого, но я знал, что она сделала то же самое.
А потом мы до темноты бродили по улицам Москвы. Она показывала мне свои любимые места — парки, скверы, бульвары и проспекты, старинные дома, уютные дворики и узкие извилистые улочки — а я не сводил с нее глаз. В своей короткой светло-серой приталенной дубленке и маленькой меховой шапочке, в высоких белых сапожках и с небольшим рюкзачком на плече она была похожа на снежную царевну, Снегурочку и принцессу из какой-то старинной доброй сказки.
Когда над нами сгустились сумерки и с неба начал падать снег, кружась на ветру в диковинном танце, она предложила пойти к ней. Видимо, она заметила, как по моему телу все чаще пробегала дрожь, и как я все плотнее кутался в свою куртку, которая в такую погоду спасала не больше, чем доспехи.
Мы прошли через небольшой, но аккуратный двор к подъезду трехэтажного дома, быстро поднялись на третий этаж. Она достала из кармана дубленки связку ключей, замок щелкнул, и мы вошли в темную прихожую.
— Прости,