Париж. Осень 1942

Париж. Осень 1942 год. Вечера прохладны, под подошвами хрустят опавшие листья. Я возвращаюсь домой из университета. До оккупации я был доцентом, но теперь работаю дворником. Университет больше не учит студентов, теперь здесь склады.

Моя сестра больна и ей нужна хорошая еда — поэтому я работаю здесь и получаю деньги от немцев. Мои друзья в большинстве игнорируют меня. В своём доме я укрываю девушку еврейку под видом родственницы из Кале. Она исполняет обязанности сиделки по отношении к моей сестре и любовницы для меня.

Я несу кусок мяса, завёрнутый в газету, для одной и порцию спермы, переполняющей мои резервуары, для другой. Она, эта еврейка, действительно моя троюродная сестра. Единственный подлог заключается в том, что немцы до сих пор не пронюхали, кто её отец. Когда она появилась у нас, ей было четырнадцать. Это была способная девочка, не брезговавшая никакой работы. Это было весьма кстати, поскольку моя сестра слегла почти сразу после начала войны.

Сперва я относился к ней как к младшей сестре, но спустя короткое время её миниатюрное тело и большие серые глаза стали неотъемлемой частью моих полюционных снов. Используя опасное сочетание соблазнения и запугивания, я вынудил её спать со мной. Мне нравилась она, в её же привычку вошло подчиняться. Она не была ни горда, ни особенно умна, поэтому не видела ни возможности, ни причин сопротивляться. В её глазах я не читал страсти, возможно от моих ласк она не испытывала ни удовольствия, ни отвращения. Скорее всего, она относится к нашей связи как к некоторой работе, которую ей приходится выполнять в силу оказанной ей милости.

Несмотря на её своеобразное безразличие ко мне, я люблю её. Я люблю радовать её.

Я иду по улице. Рука, опущенная в карман пальто, придерживает окорок.

В переулке передо мной оказывается группа из трёх мужчин. Они приближаются ко мне. Бежать? Некуда — я в тупике. Кричать бесполезно. Они берут меня под руки и предлагают проследовать за ними. Я подчиняюсь.

Кто это? Немцы? Им незачем дожидаться ночи, чтобы схватить подозреваемого. Стало быть, французы. Вскоре мои подозрения оправдываются: закоулками меня проводили в подвал дома, используемые борцами сопротивления. Их пятеро. Они привязывают меня к стулу и спрашивают о моей работе. Я отвечаю весьма резко, это выводит их из себя, и один из партизан бьёт меня по лицу. С этого момента весь ход допроса меняется. Меня перестали спрашивать, теперь кричат и бьют по лицу, по плечам и ногам. Это выглядит как пытка. Естественно, ведь я для них — коллаборационист. Я рассказываю им в тонкостях о расположении складов в здании университета. Им этого недостаточно, они требуют, чтобы я работал на них. Свои требования они подкрепляют угрозами. Мне ничего не остаётся, как согласиться.

Главарь сообщает мне, что они должны быть уверены в том, что я не выдам их. Каким образом? Он зачитывает мне нацистский закон о мужеложстве, предусматривающий смертную казнь. Сгорбленный седой старичок с сальной ухмылкой устанавливает