на задницу коврике.
Увиденное, больно ущипнуло меня и к горлу подкатил комок сострадания. Глаза предательски увлажнились, и чтобы скрыть своё состояние я притворно чихнул, благо, что запахов от разогретой пищи на кухне хватало. Я совсем, казалось, забыл о её немощи.
— Давненько я на завтрак горячего не едал! — с деланной бодростью потёр я руки, — Ну, хозяюшка, что тут у тебя? — подхватил я её подмышки вместе со сковородкой и посадил на стул. — Давай посмотрим.
Довольная Катя раскладывала на тарелки макароны и посыпала их натёртым сыром. Почему-то вспомнилось детсадовское время.
— А перец у вас есть? — вспомнил я свою слабость — макароны с перцем.
— Ой! Я сейчас. — воскликнула Катя и с ловкостью обезьянки соскочила на пол, вспрыгнула на табурет, на стол и открыв дверку настенного шкафчика, обернулась ко мне. — Тебе черного или красного?
— Чёрного. — захлопнул я удивлённо открытый рот. — Сказала бы, я и сам бы взял.
— Пустяки. — Уже вскарабкивалась она на свой стул.
Щёки её горели. Локон тёмных волос выбился из-под налобной повязки, подчёркивая её бледность.
«Чёрт побери! А она ведь очень симпатичная. А я, скотина, как обычно, трахнул, ладно хоть имя узнал. «— укорял я себя.
— Спасибо. — поцеловал я её в губы, пахнущие какими-то фруктами.
— Ешь, а то я сейчас не выдержу и сяду к тебе на... на колени.
Горячие макароны растопили сыр и его тягучие нитки мешали сунут вилку в рот. Она смеялась, глядя как я дурачусь, наматывая их себе на нос или на её возбуждённые соски с которых потом собирал сырные кружки губами.
Чай я разлил сам. И мы молча хрустели овсяным печеньем, поглядывая друг на друга.
— Наелся?
— Нет. Я ещё десерт не пробовал.
Её брови удивлённо вздёрнулись. И чтобы не вдаваться в дебри блудословия я потянулся к ней, чтобы взять её себе на руки. Дурак! Стоило мне в этом согбенном положении чуть приподнять её, как спину опять прострелило и с со стоном застыл, упираясь ладонями в её ляжки.
— Опять спина?
— Как она меня достала. Всё! Пора на свалку. — с трудом выпрямился я.
— Пойдём, ляжешь, а я тебе спину лазью намажу.
— Пойду-ка я лучше домой. Где-то был у меня перцовый пластырь. Раньше помогал вроде.
— Не пущу! Даже не думай. Иди ложись, а перцовый пластырь, твой, уже давно наверно выветрился. Если хочешь пластырь я сейчас позвоню, и мне принесут. Есть у меня хорошая знакомая в аптеке.
— Раздевайся и ложись на живот. Пока пластырь принесут, я тебе мазью натру.
Катя шустро, как гимнастка на брусьях, прыгала по стульям, скамейкам и пуфикам, как я потом понял, расставленным в определённых позициях, позволяющих ей без особых проблем дотянуться в нужное место. Я же с удовольствием поглядывал на мелькающую голую попку и подпрыгивающие грудки.
— Ну и куда она её засунула? — ругалась она, шаря по шкафам.
— Да ты не гоношись, а позвони матери, и нет проблем.
— Ага! Позвони. Она же сию минуту прилетит. «На секунду оставить одну