Джунгли

не успевает следить за всеми их действиями, все мысли её там, у подъезда, где должна вспыхнуть призывным светом лиловая «иномарка».

Парни убрали почти всю посуду, оставили только чашки и торт, гордо возвышающийся в центре стола.

— Предлагаю попить чайку, Дарья Андреевна. А то к торту совсем никто и не притрагивался.

— Да, да, конечно.

— Вы кого-то ждёте?

— Да, кажется... Даже не знаю... Наверное...

Совсем стемнело. Хорошие ребята. Несколько раз задерживались после лекции и, начав разговор с каких дежурных вопросов по предмету, могли болтать потом обо всём на свете, шутили и смеялись, заражая её своим жеребячьим оптимизмом. Они были как крылья бабочки — почти неразличимы, запомнить их имена она не могла.

— А вот ещё анекдот! Помните, Евдокия Андреевна, про нового русского и пингвинов. Как он их в кино водил?

Да, её сегодня тоже ведут в кино. Как глупую нелетающую птицу или незадачливую шимпанзе. Или уже не ведут? Какой ужасно глупый вопрос! Даже не хочется его задавать самой себе. Она уже не отделима от него, приносящего бананы. Значит, он будет здесь с минуты на минуту. И нужно будет легко и непринуждённо объяснить присутствие двух молодых людей («Это просто мои студенты, милые ребята! Пришли поздравить меня с днём рождения»). Он, конечно, поймёт, не увидев в двух худосочных острословах ничего достойного его мужественного негодования. Что они против него? Обаятельные и забавные бандерлоги против гориллы. Смешно! Ха-ха!

Мальчики тоже смеются. Они рады развеселить её. А ведь только что на их лицах лежала печать беспокойства за неё, за её настроение. Неужели же она так печальна и грустна? Неужели все её переживания, написаны на лице? Царевна-несмеяна.

Звук мотора, едва доносящийся снаружи, толкает её к тёмному проёму окна, стремительную, как Джульетту. Напрасно, пространство у подъезда колет глаза пустотой.

Вечер катится под гору. На столе незаметно пустеет бутылка золотистого вермута, вкус которого она никак не может определить. Горят свечи. Вскакивать на звуки автомобильных сигналов, чтобы выглянуть в окно, приходится всё реже. И даже глядя сквозь призрачность тёмного стекла, она видит не бетонные растрескавшиеся ступени крыльца, а причудливую пляску нездешних звёзд, слишком крупных и неестественно ярких. Пляска завораживает, но не успокаивает. Наоборот, её негодование, внезапно возникнув, застывает, заполнив все уголки души, расширившись до невероятной боли. Оцепенев, она стоит у немого окна, представляя себя такой же никчёмной и смешной, как перевёрнутое небо.

Тот, кто приносит бананы, сгинул в смрадной паутине листвы и ветвей. Остался только дразнящий аромат банановой грозди да след дерева от его крепких когтей на шершавой коре. Он сгинул в чащобе тенью, в зловещем силуэте которой ей почудился инквизиторский клобук.

То, что клитор и соски набухают, наполненные звёздной силой, её нисколько не удивляет. Они столько ждали, они были готовы, что просто вышли из повиновения.

Она плывёт от окна к столу. Выпивает остатки вермута из своего бокала и также стремительно, как подбегала к окну, поворачивается к тому мальчику, который оказался ближе. Она