Трио

нравилось больно хватать тебя за волосы притягивать к себе вплотную и нашептывать в это время на ушко грязные словечки. Это заводило его, — это заводила и тебя, правда до тех самых пор пока ты не догадалась, что эта вторая, темная сторона Алика, на самом деле это его первая сторона, а хорошая, светлая какую ты в нем любила, всего лишь на всего мираж. Он казался слишком обаятельным человеком, что бы, оказаться таким и в самом деле.

Еще не было обручальных колец и свадьбы, на которой гулял весь дом, — в коммуналках все люди родственники. Еще не было того ужаса когда ты впервые заглянула в его маленький, черный чемоданчик и обнаружила на его дне три паспорта, с разными именами но с одним и тем же лицом, — его лицом. Ты еще не постигла искусство гримера в замазывание синяков, которые все чаще стали покрывать твое тело. Ты еще не слышала как он, вернувшись поздней ночью домой насвистывает веселую мелодию смывая в умывальник в это время с рук чью-то липкую кровь, или как, запершись у себя начинает с кем то говорить, громко, яростно, ожесточено... а ты сидишь в это время, в туалете поджав под себя ноги и осознаешь, что за той самой дверью откуда доносятся все эти слова, все эти странные диалоги кроме него и большого зеркало больше некого нет.

За все приходится платить.

Третий лишний и его извечный компаньон:

Воскресный вечер, по телику сейчас футбол, а ты вынужден тут распинаться перед этой шлюхой и ее хахалем.

У тебя была сложная жизнь, единственное завещание доставшееся тебе от папаши (храни господь его смутную душу) так это его любимые слова которые он произносил с одинаковой пристрастностью и потрезвеку и по пьяне: сына если хочешь вбить гвоздь в доску, долго не думай, просто вбей его и все. Тебе не исполнилось еще 14 лет, а его не стало. Ты остался абсолютно один в холодном и безразличном мире, если конечно не считать твою тетку оформившую опекунству над тобой или вернее над твоей трехкомнатной квартирой. Сам ты ей был не слишком нужен.

Улица. Серые подворотни. Грязные подвалы. Твои мечты умершие на мостовой, выплюнутые на нее вместе с кровью и твоими зубами. Девочки с наклонностями хватавшие тебя при любом поводе за запястье и тащившие впервые попавшиеся кусты, мотивируя это тем, что в темноте им якобы страшно писать. Все это было. Умей ты писать, как умеют делать это не которые слюнтяи, торговцы сомнительных истин, писатели, ты мог бы начирикать не один роман, но мало кто из твоих читателей поверил бы, что это не твоя фантазия, а всего лишь краткие перечни биографических данных. К своим двадцати годам ты уже знал, что почем в этом мире. Знал человек человеку волк, и что иметь друзей себе дороже. К своим двадцати ты съел не одну собаку, ты стал стариком, — одиночкой.

Ты слишком рано понял, что прожить