окоченевшие руки чашку холодного чая. Капрал инстинктивно взял чашку, оказавшуюся уже даже не теплой, однако тут же поставил ее на стоявший рядом комод. Она теперь была так близко, что он мог почувствовать аромат ее теплого тела. Петра подошла ближе, ее ноги ступили на мокрую поверхность бревенчатого пола, она не могла свести глаз с него. Так близко. Ее одолел соблазн дотронуться до него: неужели не сон, неужели он и правда так смотрит на нее. Или может она просто воображает себе это. Неожиданно она засмущалась, постыдившись своего поведения, совершенно не подобающего в подобной ситуации. Она опустила взгляд и сделала шаг назад.
Извините, мне стоит одеться. Здесь становится прохладно.
Нет, стой, — капрал схватил ее оголенную руку и почувствовал, как по ее телу пробежала мурашки то ли от холода, то ли от любви. Через хлопок сорочки едва просвечивали очертания тела Петры, ее талия, бедра, грудь. Одно прикосновение в мгновение перевернуло их миры, они больше не могли сдерживать себя. Он резко притянул ее к себе, и страстно прижался к ее губам. Незаметно для них обоих его кожаная куртка разведотряда оказалась на полу. Он чувствовал тепло ее кожи, ее горячие руки, шелковистые волосы. Ее губы были такими сладкими для него, такими желанными. Петра ничего уже не могла с собой поделать. Она не чувствовала ничего подобного прежде: они будто слились воедино, ее горячее тело и его холодное, мокрое; ее хрупкие, светлые руки и его сильные, крепкие; ее губы и его. Они оба не ощущали никакой вины, никакого смятения или стеснения. Чувства овладели ими полностью и целиком и не было другого пути, кроме как отдаться этим чувствам без сожаления. За окном шумел дождь, раскаты грома заставляли содрогаться стены брусчатого дома, а молнии лишь на пару мгновений иногда освещали комнату, в которой мужчина и женщина впервые так страстно любили.