излагать узловые моменты программы далее, но вдруг зажмурился, осекся, махнул рукой, и пошел в другую сторону. (Надо потом развернуться в сторону гостиницы, не ходить же вокруг земного шара).
Отходя, услышал, как она засмеялась, крикнула: «Стой! Куда же ты уходишь от меня!» Повернулся всем корпусом, удивленный. Она, подбегая, как в замедленной съемке, оторвалась от земли, плавно взлетела в воздух, обняв сначала руками, а потом и ногами. Джо уронил кейс, клетку. Крок Гейтор возмущенно выкрикнул: «Дурак!» (Совсем не тяжелая. Упругое тело и грудь). Целуя пряными губами, быстро шептала: «И что же ты мне так понравился. Ведь совершенно не в моем вкусе. Да я с ума сошла. Но двести баксов пригодятся бедной девочке. Ты же все равно меня потом бросишь, мерзкий красавчик?!» (И вовсе я не красавец. Хотя и не урод. Зачем врать-то? Это профессиональное? Но проститутки, говорят, не целуются. А шлюхи? Всё равно хороша, черт возьми. Знойная, как лето. Какие губы...) Совершеннейшее безумие продолжалось минут пять. Может, десять? (Интервал между автобусами там, на улице, — пять или десять? Черт, пусть это длится вечно!)
Кружился со своей ношей, слегка отпихивая кейс и клетку рассвирепевшего Крока. «Хочется пожрать!» — бесновался мистер Гейтор. Вернул деву на землю; у той подкашивались ноги. «Здравствуй, мир!» — свирепо каркнул Крок. На остановке взвизгнул очередной автобус. «Слушай, а как тебя зовут», — очнувшись, выдохнула томно. «Джо. А тебя?» — «Эшли... «— «Эшли?» — фыркнул Джо. (Слегка похожа на латинос. Мать или отец? Бабка или дед?) «... Но мама зовет меня Пунитаялини», — сказала лукаво. «Пу-нИ-та... я-лИ-ни?!» — пробормотал он, запинаясь, пытаясь воспроизвести длинное, как змея, имя. «Можно просто Ялини», — сверкнула глазами. Улыбаясь, Джо пропел: «Имя её было — Мегилл, и она звала себя Лил, но все её знали, как Нэнси». — «Хи-хи... «— «Можно тебя называть синьориной Пунитой?» — «Можно, кролик, если тебе так хочется. Но мама у меня из Индии, если что». — «А Эшли тебя назвал отец, зайка?» — «Угу», — кивнула, выпятив нижнюю губу. Эта сочная губка, отвисая, в краткие, видимо, минуты печали придавала всему образу какую-то детскую незащищенность, даже ранимость.