В темноте

живота его напряжённый член. Наши тела отделяет друг от друга только наша одежда. Его рука приподнимает мою ягодицу, я зарываюсь носом в облако его волос, вырисовывая узоры на спине. Дыхание становится тяжёлым, сознание плывёт...

— Побежали! — шепчет он мне в ухо, и мы бежим изо всех ног, держась за руки, я отстаю, лёгкие горят... Наконец мы останавливаемся, и, уперев руки в колени, стараемся отдышаться. Переглядываемся — и вдруг на нас нападает приступ смеха, ни с того ни с сего, просто так, от радости. Стая ворон снимается с ближайшего дерева и улетает прочь.

— Давай я понесу, — тянется он к рюкзаку.

— Ты хочешь ограбить меня в ночи?

— Я просто хочу тебя в ночи. А ещё я хочу тебе помочь.

— Ты хочешь помочь мне, отняв у меня моё имущество!

— Да, люблю, знаешь ли, отнимать у прекрасных барышень вещи, особенно в тёмной подворотне. Кстати, недавно ты говорила, что всё — для меня, а теперь какую-то торбу жалеешь.

После шутливой борьбы мой рюкзак перекочёвывает ему за спину, и мы продолжаем путь, моя рука — в его. Тени ластятся к нашим ногам. Мир вокруг пронзительно прекрасен.

— Кстати, где мы?

— А какая разница?

— Действительно, никакой.

— А, я знаю. Видишь, мы выходим к парку. Парк кажется сплошным массивом мрака. Фонарей здесь нет.

— А давай — туда?

— Хм, ты хочешь погрузиться в самую тёмную чащу? Войти в саму тьму?

— О да...

Мы идём осторожно, подсвечивая дорогу фонариком. Оба знаем эту местность, но всё же хочется видеть, куда ступаешь. Наконец мы выходим к одному из наших любимых мест: старой скамейке, спрятанной позади величественной ротонды с одной стороны и скрытой кустами сирени с другой.

— Хочешь глинтвейн? Это его ты нёс всю дорогу.

— Я пьян от твоей близости, — приобнимает он меня, — а ты хочешь напоить меня ещё больше? Коварная!

Но я не могу ничего ответить, потому что он затыкает мне рот поцелуем, его рука забралась под юбку и мнёт мне вульву. Я не могу ничего ответить, потому что слова покинули меня, и всё, что я могу — это стонать от удовольствия. Всё, что я могу — это растворяться в его запахе, пока скамейка впивается мне в спину. Всё что я могу — это торопливо скинуть одежду, уменьшая количество преград между нами, непослушными руками расстёгивать его джинсы, пока он играет с моими сосками, покручивая и пощипывая их так, как я люблю. Делать ему минет, стоя на коленях на земле, и совершенно не бояться запачкать ни колени, ни юбку, потому что ну и к чёрту их, всё, что имеет сейчас значение — это заставить его стонать от удовольствия.

— Ааах... — в тот момент, когда я ласкаю уздечку, мелко-мелко двигая языком, а большая часть члена находится у меня во рту.

— Ааа... — в тот момент, когда заглатываю целиком, продолжая ласки.

— Ооох... — в тот момент, когда действительно сосу, создавая вакуум во рту.

— Оу... — Когда рисую восьмёрку кончиком языка на его