Медсестра

грозит и это всего лишь очередная шутка.

— Дурак! — улыбнувшись все той же улыбкой, она попробовала встать с кровати.

Но моя рука не отпустила ее, крепче обхватив упругое тело.

— Тань, а ты знаешь, что ты красивая? — другая рука легла ей на бедро.

— Знаю, — просто ответила она, кладя свою руку поверх моей, чтобы сразу пресечь возможные вольности.

Но я даже не шевелил ею, боясь разорвать тоненькую ниточку наших завязывающихся отношений. Просто впитывал ладонью ее тепло и млел от этого. Видя, что ничего больше я не позволяю себе, Таня погладила меня по руке, потом взъерошила волосы и так уже спутанные от долгого лежания на подушке и выпрямилась. Я поднялся с постели и, притянув ее к себе, поцеловал. Долгих, бесконечных несколько секунд я целовал влажные мягкие губы, вбирая в себя ответный поцелуй, нежный и спокойный, а потом она отстранилась, снова потрепала меня по голове и ласково сказала:

— Выздоравливай, больной.

— Таня! — крикнул я ей вслед. — Тань, не уходи! — и снова ответом мне была закрывшаяся дверь.

Я еще долго сидел на кровати, борясь с желанием пойти к ней, и тут же останавливал себя трезвыми резонами, что это все глупо, и ей совсем не нужны какие-либо отношения с очередным пациентом, а мое влечение к ней, это всего лишь вспыхнувшая от безделья страсть. Потом лег и попытался успокоиться, глядя сквозь ночной сумрак в потолок.

Таня почти бесшумно вошла в палату, лишь тихий щелчок закрывшейся двери подсказал мне, что ее появление это не сон, а сердце учащенно забилось, когда она присела на краешек постели, окутав меня теплым запахом распущенных волос. Я взял ее за руку и молча притянул к себе, снова бесконечно долго целуя желанные губы, замирая от щекочущих мое лицо мягких прядей. Руки, и ее и мои боролись с одеждой и мешали друг другу, отбрасывая в сторону халат и футболку, гладили плечи и прижимали наши губы, а страсть распалялась стонами и неистовым танцем наших языков. И все это длилось невообразимо долго и сладостно бесконечно. И я, как безнадежно больной, пытался ухватить сводящее с ума чувство, как последнюю каплю жизни.

Таня прогнулась подо мной, позволив расстегнуть и сорвать с нее лифчик и трусики, и я тут же прижал ее к постели, утонув в мягкости ее груди, а следом как в манящий своей бездонностью омут, ворвался во влажную тесноту. И двигался, двигался, двигался, не желая заканчивать этот полет ко дну безумия, не имеющего конца, боясь, что с последним всплеском наслаждения, мир перестанет существовать.

Таня выгибалась мне навстречу всем телом, стонала через плотно сжатые губы, словно не хотела выпускать из себя вместе со стоном бушующее внутри чувство, а я отчаянно бился между ее дрожащих коленей, до боли сжимая в кулаки пальцы...

Утром меня разбудил вернувшийся из дома пацан. Вслед за этим лечащий врач равнодушно сообщил, что меня выписывают, так же равнодушно пожелал не есть подозрительные йогурты и тихо