Откровенность в сети

это не только глазами, но и шкурой, и всем телом — горящий край неба, золотой пожар в тумане, голубые и лиловые, и свинцовые, и черные, и багряные горы. Не поверила бы, что есть красота, от которой больно.

Вокруг все было пропитано росой. Я подумала, что смогу немножко обмыться, стала собирать ее руками и стирать с себя грязь. Присела, потом легла...

Не знаю, как это получилось, но я каталась по траве, как зверь, вымазывалась травяным соком, кричала, хватала ртом росу... Наверно, это было больно, потому что там были колючки и камни, но я не чувствовала боли, я ничего не чувствовала, кроме крика, который звенел во мне и рвался наружу.

Потом я вдруг увидела его. Вначале не глазами — кожей, со спины. Потом обернулась.

Он стоял неподалеку, мокрый, грязный, в одежде. Я встала во весь рост. Ветерок жег кожу, но мне не было холодно. Я смотрела на него.

— Иди сюда, — приказал он.

Я подошла — голая, вымокшая в росе. Я уже знала, что сейчас будет, и не боялась. Или нет — боялась, но не так, как боятся люди. Я не хотела убежать. Просто мне было страшно, что наступил такой момент, и его не избежать.

Он взял меня за плечо, потом потрогал ТАМ, сунул палец внутрь — запросто, будто много раз так делал.

— Трахалась раньше? — спросил он. Я не удивилась, что он говорит так грубо — здесь иначе было нельзя.

— Нет.

— Знаю.

Он стал трогать меня — размазывать по мне росу. Тело мое было мокрым и холодным, его ладони — тоже, но от трения они теплели, и я чувствовала ...их тепло. Он тискал мне плечи, грудь, бока, попу, мял двумя руками меня всю, а я смотрела ему в глаза. Потом сказал:

— Становись раком.

Глаза у него были не похотливые, а серьезные, торжественные, как у Будды.

Никаких поцелуев, мусей-пусей, любовей-морковей, думала я, упираясь руками в траву. Так было правильно, по-звериному... и очень страшно.

— Аааа! — заорала я, когда в меня уперся Он.

— Чего ты? Я еще ничего не делаю, — сказали сзади. Я притихла, и когда действительно стало больно — крепко, по-настоящему — не кричала, терпела, закусив губу. Это было недолго: он прорвал меня и тут же вышел обратно.

— Готово. Готова моя девочка. Ну как же хорошо, что ты девочка, — он вдруг шлепнул меня ТАМ, прямо в середку.

Это было так, что я зарычала в траву, как медведь.

— Ага, ага, — говорил он и взбивал меня руками, как миксером, а я выгибала бедра все выше и подставлялась ему. Мне будто подсказывали, что делать — гнули мне тело, включали рычалку, и я рычала, как послушная кукла. Шеф тискал меня, дергал мне соски, как корове, звонко шлепал меня по мокрой попе, и это было почти больно, но хотелось сильнее, больнее, и я рычала, вдавливая голову в траву.

Потом он снова ухватил меня за бедра — и... началось.

Было больновато, но не так больно, как хотелось — а мне хотелось, чтобы меня рвали на части,