лицу. Я громко завизжала от страха и боли, ощутив бегущую из носа тонкую струйку, голая выбежала из комнаты. Он погнался, грозя избить меня ногами, если я не остановлюсь. Я в ужасе выскочила на улицу. Выхода, увы, не было. Мне ничего не оставалось, как бежать в таком виде домой по тёмным ночным переулкам. Позади хлопнула входная дверь, послышался трёхэтажный Серёгин мат и громкий топот его новых ментовских ботинок-берц. Я помертвела от ужаса, представив, как он будет меня ими бить по голому телу, если догонит. Страх придал мне сил и решимости, и я, пробежав стремительно по асфальтированной центральной аллее, белым, распатланным привидением выскользнула за калитку.
Меня сразу же поглотила густая, кисельная темнота. Жилых строений вокруг не было — только неухоженный, хаотично заросший деревьями и кустарником, пустырь да металлические коробки частных гаражей справа. Фонари были, но ни один не горел. Лишь далеко слева, в направлении моего дома, тускло поблескивало уличное освещение.
Я решила: будь, что будет! Даже, если меня увидят в голом виде прохожие — всё лучше, чем тяжёлые кулаки и берцы рассвирепевшего хмельного Серёги. Мысленно перекрестившись, хоть и не верила в никакого бога, я понеслась по улице, как ветер, стремясь поскорее добраться домой. Несколько раз я натыкалась на людей, тут же сворачивала в переулок, там тоже были случайные парочки или прогуливавшиеся перед сном пенсионеры. Я пробегала мимо них, моля несуществующего бога, чтобы мне не встретились хулиганы.
Вот, наконец, и наш флигель. Забежав во двор, я с облегчением перевела дух и радостно подумала, что спасена. Но радость моя была недолгой и преждевременной: я увидела на пороге дочь Ольгу. Она ждала меня и во все глаза злорадно смотрела на моё голое тело. И я поняла, что пропала. Девочка мне это ни за что не простит.
— Мама, ты что, шла по улице совершенно голая? — с удивлением и нескрываемым восторгом спросила у меня Ольга. — И тебе было не стыдно? Тебя кто-нибудь видел?
— Это были незнакомые мне люди, доченька, — растерянно заговорила я, путаясь и внутренне ужасаясь тому, что сейчас будет.
— Где твои вещи, дрянь?
— Оленька, прости меня, пожалуйста, — пролепетала я дрожащим голоском, зарыдала и бросилась перед ней на колени. — Вещи остались на работе... Прости, прости меня, миленькая! Дай я поцелую твои маленькие ножки.
Я на коленях, голая, подползла к моей строгой девочке, наклонилась и стала преданно лизать языком её комнатные тапочки и цветные носочки. На них тут же появились какие-то бурые мокрые пятна. Ольга брезгливо отдёрнула ногу, приоткрыла пошире входную дверь флигеля, откуда падал электрический свет, и посмотрела на свою ногу.
— Ты вымазала мне новый носок своей кровью! — гневно вскричала она. — У тебя всё лицо красное и припухлое, а из носа сочится кровь, грязная подзаборная шлюха! Кто тебя пиздил?
— Оленька, я страшно виновата перед тобой, — обливаясь слезами, продолжала я униженно кланяться дочери, и старалась трясущимися от страха руками поймать и вновь поцеловать её