Первое хочу

посему уже скоро девка стояла совершенно голая, переминаясь босыми ногами на досках пола, безнадежно пытаясь одной ладонью прикрыть с юной наглостью вызывающе торчащие сосками вперед грудки, а второй — поросший короткими каштановыми волосками лобок. Смотрела она при этом в пол, разрумянившись щеками. Аглая же, словно суку выбирая для вязки, осматривала несомненные достоинства своей дворовой девки.

— А ну-ка погладь себя, — подманивая Дашку к себе ближе, неожиданно мягко приказала. — Да смелее, что ты, как девица на выданье! Чай, не один мужик тебя трепал, красаву такую! — Дашка сглотнула, отрицательно мотнула головой, неуверенно сжала коричневый сосок меж пальцев. — Еще, еще, крути его! Вот так! — пальцы барыни безжалостно смяли пуговку нежного соска, вывернули его с такой силой, что Дашка взвизгнула, заохала, дернулась было назад, но лишь усилила этим свои страдания.

— Ай, барыня ж, оторвете! — со слезной мольбой Дашка извивалась под жестокой лаской, не рискуя отпрыгивать, боясь увечья. А Аглая, все более увлекаясь, завладела и вторым соском, заставив Дашку завизжать в полный голос. Боль Дашкиного крика отзывалась наливающейся тяжестью в груди и барыни, отдавала в пах, толкала на новые безумства. И хотелось, чтобы громче звучал визг мучаемой девки, и (где, казалось бы, связь?) неслышным эхом отзывались те струны ее души, о существовании которых она до сегодняшнего дня и не подозревала. Струны души эфемерны и невидимы, а вот соски ныли вполне ощутимо и волнительно.

— Руку себе меж ног запусти! — не позволяя Дашке скучать или расслабляться, командовала, глядя прямо в лицо кривившейся от боли девке. — Да целы, целы твои сиськи! — ало усмехалась, уже чуть более нежно растирая подушечками пальцев огнем горящие камешки Дашкиных сосков. — Ну-ка, как тебя мужик последний раз ласкал?

— Ай, ах, барыня... — переводила дух Дашка, — какое там ласкал, насильничал, боров! Ох, Аглаюшка Матвевна, ох, гореть мне в аду за такое баловство! — и, зажмурившись, решительно развела пальцами густо поросшие волосками срамные губы.

Аглая, увлекаясь представлением, ущипнула, словно отрывая от плоти шматок смуглой кожи, торчащую грудь — Дашка придушенно пискнула — и принялась азартно командовать.

— Гладь теперь! Старательней! Шире разводи срам свой! — открывающаяся взгляду розовая плоть, нежнейшая, словно смоченный росой лепесток дивного цветка, была необычней самых смелых фантазий. Дашка елозила пальцами в расщелинке, слезливо сопя, а Аглае нестерпимо захотелось почувствовать нежность гладких стеночек на своих пальцах... горячими волнами запульсировала кровь в самом низу ее живота.

А Дашка, позабыв, что минутами назад стыдливо краснела и конфузилась, все более увлеченно предавалась собственным ласкам. Взгляд, правда, прятала под ресницами — стеснялась, наверное, глупышка. Аглая, пользуясь моментом, ухватила девку за соски и рывком, как дойную корову, — Дашка заорала — дернула к кровати, повалила на смятое одеяло.

— Ай, барыня, как королевна почиваете... — успела шепнуть девка, ощущая спиной тонкую дорогую ткань постельного белья. И на этом разговоры закончились. Язык угрожающих жестов и многозначительных взглядов зачастую сильнее и понятливее слов. Широко раздвинуты Дашкины ноги, любознательная Аглая, движимая естественным любопытством, рассматривает открывающуюся картинку: