Люблю тебя. Марина

меня прошивает огнем. Замираю на секунду и кончиками дрожащих пальцев провожу вдоль ее холмов. Слышу, как обрывается ее дыхание, и решаюсь открыть веки. Она так прекрасна в тусклом отблеске ночных огней за окном.

Ее вздымающаяся грудь манит меня, и я даже не пытаюсь этому противостоять. Припадаю губами к розовому, торчащему соску и утопаю в этой мягкости и нежности. Мне хочется зарыться в нее, упасть на колени и целовать ее живот, аккуратно стянуть трусики и вдохнуть ее естество. Но она тянет меня на кровать, укладывает и ложится сверху. Теперь мы обе можем ласкать друг друга. Обнаженные, влажные девичьи тела сплелись в одно целое. Изворачиваюсь, притягиваю ее к себе и кончиком языка едва дотрагиваюсь до мокренькой щелки. Чувствую, как она дернулась и шумно выдохнула. Скольжу вдоль губ, ищу самую чувствительную и желанную точку. Вот она! Стон, выгнулась, прижалась сильнее и тут же упала, чтобы наградить меня тем же. Все так смешалось — мои стоны, ее, горячее дыхание, пальцы, губы, языки, порхающие по клитору... Не разобрать где она, а где я. Да и зачем? Помню только, что оргазм накрыл меня в момент, когда мой язык проник глубоко в ее тело и я жадно пила ее сок. Кончила ли она? Она сказала, что да.

Утром я проснулась одна. Мне вдруг стало страшно, что она ушла насовсем. Долго лежала в кровати боясь оглянуться, встать и не увидеть ее вещей привычно разбросанных по квартире. Не найти ее бутылочек и баночек в душе, грязной кружки оставленной в раковине на кухне, ботинок в прихожей... Но не было только ботинок. Я не могла найти себе места. Можно было позвонить, спросить, услышать ее голос, все сразу понять, но страх сковал меня. Эта неизвестность оставляла мне надежду.

— Идем в четверг. — Она стояла в куртке и шапке в проеме кухонной двери и искала мой взгляд. А когда нашла его, отвернулась и стала медленно соскальзывать вниз, прижавшись спиной к косяку.

Какая надежда? На что? О чем я вообще? Нет, она не поменяла своего решения. И она права. Конечно же, права. Я все знаю, все понимаю.

В среду вечером она при полном параде. Нарядилась так словно кому-то в этот вечер должно стать не по себе. Почему так? Потому что в ее взгляде совсем нет той улыбки, что бегает в уголках ее губ. Когда она такая, мне страшно. Я не знаю, что она собирается делать, а сделать в таком состоянии она способна что угодно. Кидаюсь за ней в прихожую, разворачиваю к себе, хватаю за запястья и умоляю не уходить. Завтра в больницу, лучше побыть дома, выспаться...

— Вот завтра и высплюсь, — отвечает она, продолжая ехидно ухмыляться.

Не выпускаю ее, но и не возражаю. Все равно она сделает по-своему, но мне надо услышать, что все будет в порядке.

— Все будет хорошо. Я недолго. — Успокаивает меня и нежно чмокает в губы.

Она действительно вскоре вернулась.