Мои музы. Часть 1.

У каждой творческой личности есть свой собственный, уникальный, порою совершенно экстраординарный источник вдохновения. Для кого-то это шелест листвы на берёзах в середине весны, для кого-то — любимая песня, или, может быть, картина, рассказ или даже слово; для кого-то источник вдохновения заключается в постепенно гаснущей сигарете или бутылке вина, — но, для меня, нет ничего лучше живого, не сокрытого под пеленой одежды и нижнего белья, отдающего ароматом пота и духов, женского, девчачьего тела.

Маленькие ступни, размер которых аккуратно подчёркнут чёрными колготками или разноцветными, яркими, как сердца детей, чулками, худенькое тельце, вроде бы такое хрупкое, но готовое к любым, подстерегающим его на протяжении жизненного пути, испытаниям, грудь, то совсем незаметная, то вырывающаяся из-под блузки молодых красавиц, и наконец, их личико: прекрасное, чуточку смазливое, лишённое морщин или угрей, хранящее на своих просторах сияющие, подобно бликам солнце на водном полотне, глаза, белоснежные зубки, жаждущие вкусить запретный плод, длинные волосы, длина которых, будто специально, позволяет им лишь прикрыть грудь своих обладательниц, но ни коем образом не скрыть её от моих глаз. Да, они, мои музы — прекрасны. Они любят меня, я же их боготворю.

Вы верно думаете, что я какой-то извращенец, нагло использующий невинных девушек, девочек, женщин, потому что я могу себе это позволить. Это не так. Я писатель. Творец. В каком-то смысле, я — Бог! Но я не тот, за кого вы могли принять меня, прочитав первый абзац моего признания. За долгие годы своей жизни я перепробовал всё, прошёл через многое. Боролся, падал, вставал, снова падал, иногда полз по грязной, залитой лужами земле, — и делал всё это исключительно ради того, чтобы оставаться тем, кем я был, буду и, надеюсь, навсегда и останусь: писателем, творцом, в определённом смысле, Богом. Неизвестно, к чему привела бы меня та дорога по которой я шёл, если бы однажды, в дождливый зимний вечер в мою дверь не постучала бы Она.

Я был молодым, но переживающим глубокую депрессию писателем. Носил отребья. Жил в квартире (в которой, кстати, живу и по сей день), доставшейся мне от отца: мебель была изношена, покрыта пылью, телевизор, как и вся прочая электроника, работал по собственному графику (то есть, только тогда, когда ему того хотелось), у меня не было ни душа, ни ванной, лишь туалет, в котором нельзя было найти ничего кроме запачканного унитаза и исходящей от него, покрывшейся ржавчиной и налётом, трубы. В общем, я жил в клетке, из которой ни в коем случае не хотел выходить, так как только здесь, в этой пыльной, грязной, омерзительной любому простому человеку норе я чувствовал себя и своё творчество, свой талант в безопасности. Только в этой клетке я мог творить.

И всё это долгое описание моего жилища могло бы быть исключительной тратой читательского времени, если бы не то, что произошло со мной в тот дивный зимний вечер, когда я услышал стук в дверь, пересёк узенький коридор, прихожую,