Порки, которые мы выбираем

дыхание — до этого самого момента эта была только игра. А сейчас этот человек отведёт ее в свою квартиру, положит на диван и выпорет ремнём так, как она его об этом попросила.

... Лежать с обнаженной, приподнятой на подушке, попой, задранной юбкой и приспущенными колготками было невыносимо стыдно. Одно дело — воображать эту ситуацию, сидя перед экраном лэптопа. При всей серьёзности намерений Марии, это каждый раз выглядело как-то игриво — раздеваясь, она немного кокетничала со своим воображаемым партнёром. Совсем другое — оказаться в однокомнатной квартире, снятой, возможно, для этой встречи, на разложенном старом диване и вот, с задранной юбкой и приспущенными колготками.

Первый же удар обжег ее, как огонь. После третьего она заплакала, размазывая тушь. Это было очень больно и это было очень обидно — вот так лежать, зареванной, с голой, беззащитной попой, выставленной вверх, прижимаясь руками к дивану, ожидая очередного удара. Замирать в ожидании опускающейся руки и боли, расходящейся по всему телу. Нет, никогда она больше не будет есть это чертово тирамису. Ой-ой, нет, пожалуйста, я больше не буду... В следующий раз она просто вспомнит, каково это было — лежать с голой попой, реветь как дура и ждать, когда малознакомый мужик сосчитает пятнадцать ударов. Потом она забыла про стыд — на время порки оставалась только боль.

Следующие пятнадцать ударов были ещё больнее. Теперь ремень опускался на раскалённую, болезненную пятую точку, и Мария ревела в голос, сбиваясь на приглушённый вскрик при каждом ударе. Она, деловая, взрослая женщина решила дотерпеть до конца. Даже если всё, чему она научится — это чтобы больше никогда, никогда ее не пороли. Это будет мне уроком, это будет мне уроком, повторяла она про себя, прижимаясь лицом к рукам. Этим надо гордиться, подумала она, когда удары прекратились и боль, никуда не исчезая, тут же начала уходить куда-то вглубь, вдаль. Я сделала это, я смогла! Она сможет теперь смотреть на Олежку, на коллег по работе свысока — они не знают, какая она сильная, какое испытание себе она может себе назначить и как может, закусив губу, его вынести.

... Мария шла к метро, слегка покачивая бёдрами — не от кокетства, а потому, что попа горела и даже легкое кружевное белье под юбкой, казалось, давило, стягивало, причиняло боль. Губы пересохли, и, хотя она наскоро восстановила макияж, было страшно, что раскрасневшиеся щеки и блестевшие после слез глаза выдадут её. Мария старалась дышать поглубже, чтобы восстановить ритм, но, пока она спешила к метро, дыхание все равно сбивалось. Было стыдно, как ещё никогда не было — как будто все прохожие могли видеть ее исполосованную попу, ее унижение, крики и слезы, ее страх и восторг. Было больно, и Мария знала, что боль, стыд и обида не пройдут ещё несколько дней. И точно так же она чувствовала, что это было необходимо. Это боль, это урок, это предупреждение, это вера в себя, это жизнь, которая никогда не станет прежней.Первый же удар 

---

Подчинение и унижение, Экзекуция

---

Вернуться назад