Лена (быль)

свете ночника, стоящего на столике, она выглядела необыкновенно красивой и притягательной. Что-то не земное, волшебное, ангельское угадывалось в ее фигуре.

— Ну, а ты? — спросила она, видя мое замешательство. Я, словно очнувшись от волшебного сна, вздрогнул и стал раздеваться. Сняв с себя все, немного повыпендривался перед зеркалом, дав возможность ей созерцать мою фигуру. В то время я занимался боксом, хорошо плавал, прыгал с вышки, и вообще тогда мое тело могло посоперничать с телом Апполона, скучающим в Эрмитаже. Я видел, что нравлюсь ей, и еще больше ломался перед зеркалом. Она приподнялась, взяла меня за руку и потянула в постель.

— Ты зря устроил этот стриптиз. Я еще в танце почувствовала, что имею дело со спортсменом, тело которого не нуждается в дополнительной рекламе, так что ложись рядом, и я покажу тебе, как таких, как ты, надо любить... Я мигом нырнул к ней под простыню, прижался к ее нежному телу, сразу же запустив ладонь между ее ног. Там пылала желанная печь. Но в этот решающий момент скрипнула кроватка за шкафом, и послышался голос ребенка:

— Мам. Писать хочу...

Лена подхватилась, ловко перебросила через меня ноги. Вскоре послышался журчащий ручеек, и сынишка вновь улегся в постель. Лена пришла, присела на край дивана, застыла, словно изваяние.

— Ты чего? — погладил ее ладонью по спине.

— Да так. Видишь, как живу: ни туалета, ни умывальника. Да и кухня на четверых.

— А работа?

— В офицерской столовке кручусь. Отбоя от мужиков нет. Но какая это работа! Вот где моя работа, — похлопала она ладошкой по дивану.

— И много зарабатываешь?

— Там — копейки, здесь — рубли...

— Нравится?

— Что?

— Это, — похлопал я по дивану.

— Когда как. Бывают среди вашего хамского брата и порядочные люди...

— Те, кто хорошо платят?

— Нет. Кто видит в женщине человека. А секс я люблю, но это таинство должно быть красивым...

Я сел, задумался. Мне представилось, как на этом диване пьяный, бородатый дядя, терзая ее мягкую грудь слюнявым ртом, пытается вставить в ее прекрасное тело свой жалкий, мертвый член и гундит при этом что-то про «Большую» любовь. Он — хозяин. У него есть «бабки», а у нее их нет. И она терпит, сцепив зубы, ожидая, когда же насытится эта тварь и отвалит в сторону. А потом она будет считать эти грязные рубли и прикидывать, сколько же надо ей отложить, чтобы дотянуть до очередной зарплаты.

Я встал и стал одеваться. Положил деньги на ночной столик.

— Ты куда? — она тревожно глянула в мои глаза. Ее фигура в лунном свете казалась бестелесной.

— Прости. Я пойду...

— Не хочешь?

— Что-то расхотелось...

— Как хочешь, — открыла она дверь, выпуская меня.

Я шел по ночному городу. Вот и знакомая дверь. Позвонил. Дверь открылась. На пороге с бутылкой в руке сиял, как майское солнце, покачивающийся на ногах хозяин.

— Привет! Неужто, кино не состоялось?

— Кинщик заболел, — криво усмехнулся я.

— Пордон! Не может быть! Я тебя умоляю! Она в это время