возраста начинала смущенно ёрзать, невольно вызывая у меня наступление эрекции. Потягивая кофеёк, я с невозмутимым видом постукивал пальцами по её стройным ногам, облегаемым вызывающими чулками, а потом, преодолевая робкое сопротивление, слегка раздвигал её плотные ляжки...
Располагающиеся напротив, юноши и девушки, украдкой, но заворожено, следили, как их взорам бесстыдно приоткрывалась промежность женщины, обтянутая прозрачными трусиками, врезающимися в интимный холм. Заливаясь румянцем, Виктория замирала на моих коленях, но я слышал, как меняется её дыхание, становясь, несмотря на отчаянные усилия это скрыть, более тяжелым. Я продолжал своё маленькое представление, наслаждаясь смущением офисного планктона, наблюдающего за тем, как я касаюсь женской груди, а мои ожившие пальцы забираются под блузку секретарши. Найдя крепнущие от прикосновений соски, я играл с ними, слегка сжимал, поглаживал, красноречиво показывая, что сидящая на коленях дама находится в моей собственности...
Мысль о том, что Виктория в любой момент может испачкать меня своими соками, выделяющимися против её воли, сквозь прохудившиеся трусики, меня только раззадоривала. И всякий раз меня восхищал контраст в поведении Вики, когда с одной стороны, она стеснялась и краснела, как первоклассница, а с другой, допускала с собой такое обращение, какого не потерпела бы и проститутка. Несколько раз Виктория ещё пыталась меня образумить и вывести на откровенный разговор, чтобы прекратить свои унижения. Её влажные, бархатные глаза, проникновенный, дрожащий голос, неизбывная мольба в речах, картинное заламывание изящных рук, и поведение королевы в изгнании, способны были растопить лёд. Поэтому я не давал Виктории говорить, привлекая к себе, овладевая её телом, и быстро снимая с нее одежду...
У неё невольно закатывались глаза, губы начинали дрожать, а я, развивая наступление, и не давая ей опомниться, яростно играл с обнаженной плотью этой сучки, пока женщина не начинала сочиться влагой. Этого было достаточно, чтобы она забывала обо всем. Её подготовленная речь сбивалась, рассыпалась, и превращалась в бесстыдные признания уже не человека, а текущей пизды, которая будто бы по волшебству обретала способность разговаривать и исторгать из себя протяжные крики:
— Я, я... Я, блядь... Сучка... Мне стыдно... Я... Блядь, блядь, блядь... Ебливая членососка... Шалава... Аааа... Шлюха... Яяя...