откровенно бесить. Да что он себе позволяет, так нагло осматривая и лапая мою маму в моей же квартире!
• • •
На следующий день я встретил друга из армии, и мы напились. А когда я много выпью, то становлюсь увереннее в себе и наглее. В тот вечер я вернулся домой затемно и застал маму на кухне, пьющую чай и листающей журнал. Мама подняла на меня глаза:
— Привет. Как провёл вечер? Как отметили?
Вместо ответа я задал свой вопрос:
— Где Серёга?
— Телевизор смотрит в комнате, а что?
Я тихо прикрыл дверь и сел напротив мамы. Она тут же напряглась.
— Долго он ещё здесь будет? — спросил я, глядя маме прямо в глаза.
— Ещё неделю, ты же знаешь. Что случилось? Что-то не так?
— Да, мама, не так! — выпалил я и меня понесло.
— Мне надоело каждую ночь слушать, как вы трахаетесь за стеной! Надоело по всему дому находить мудя твоего любовника! Он уже начинает бесить меня! Как представлю, как он трахает тебя, так аж скулы сводит! Повсюду его мудя, даже в ванной! Пускай он следит за собой!
— Это не его! — неожиданно выпилила, вся красная от стыда мама.
Я на секунду замялся:
— Что значит не его?
— Ты несправедлив к нему...
— Что значит не его, мама?
— То и значит!
— А чьи?
Мама раздула ноздри, одновременно жутко смущаясь и злясь:
— Да что ты, как маленький? Мои это! Мои!
Она отвела взгляд в сторону. Лицо побагровело от стыда. Разумеется, я должен был разыграть удивление, так как она не знала, что я видел их на кухне, да и те неловкие моменты, когда я палил её лобок, не должны говорить о том, что я всё разглядел. В каком-то садистском смысле, я жаждал услышать от неё это признание. И стал давить:
— Что значит твои? Откуда?
Мама вспыхнула:
— Откуда?! А ты подумай головой, сын! Не маленький уже, знаешь где у женщины больше всего волос!
Я снова замялся, разыгрывая изумление:
— Но там же бреют обычно, разве нет?
— Не всегда, милый мой, — язвительно ответила мама.
Я сглотнул, собрался с силами и продолжил этот неловкий разговор:
— Ну, если честно, я давно заметил, что ты перестала брить ноги и подмышки даже, но, чтобы ещё там...
— Заметил он, — снова съязвила мама.
— Почему? — спросил я.
— Ох... — выдохнула мама, сгорая от стыда с новой силой. — Да что это за разговор такой? Ты хоть представляешь, как мне стыдно говорить с родным сыном о таком?
— Мама, мне уже не десять лет, а почти двадцать.
— А вопросы задаешь, как десятилетний. Ты меня смущаешь!
— Но объясни мне. Я думал женщины всегда подбриваются там, — стал косить под дурачка я.
— Боже... Какой ты глупый, Лешь!
— Не надо называть меня глупым! Почему ты не бреешь там?
— Я что на исповеди?! Что ты заладил? Так хочет Серёжа, ясно? Ему нравится, когда всё во мне... Не знаю... Натуральное что ли. Понимаешь?