две верёвки, и крепко связала Катькины ножки и ручки, и кивнула опять отцу. Тот взял ремень из рук старой карги, и размахнувшись с дикой силой ударил Катю. Ее попка дёрнулась, а пальцы впились в самью. На попке образовалась красная полоска от офицерского ремня. Ремень ударил ещё, и попка опять дёрнулась. И опять, и опять, и снова... Попка покрылась красными полосками. Он бил и бил её, наверное минут десять. Потом решил передохнуть, а бабка — шакалиха, намочила тряпочку в солёной водичке и приложила к попке девушки, с причитаниями «терпеть, терпеть!» Катя начала извиваться, и видно кричать, потому как подошёл отец, и надавал ей посщёчин. Потом он продолжил её бить. Он бил её ещё минут двадцать, а потом, отвязав, велел одеваться и пойти умвться, чтобы брат не увидел её в таком виде. «Сегодня ты без ужина, прямо щас иди ложись спать. И попробуй не уснуть. Через пять минут я проверю и скажу отцу, если ты не будешь спать, мерзавка, и он с тебя опять шкуру спустит!» — злораствовала бабка. Отец велел ей идти, и посмотрел на Катьку. Она поцеловала отцу руку и сказала «Спасибо, папочка, за урок!» и ещё что-то, я не поняла. Потом она легла спать, а было наверное, часов пять или шесть.
Мы с Машкой шли домой молча. В школе назавтра Катька выглядела как обычно, и только немного жмурилась, когда садилась за парту. Мы с Машкой твёрдо решили каждый раз, когда она получит три или два следить за ней, потому что нас это ох как возбуждало.