Когда они уходили, Далтон оглянулся через плечо на Джин, у которой все еще было потрясенное лицо. «Тебе следовало спросить, Джин, тебе следовало спросить», — сказал он ей.
Внезапно ее живот скрутило в узел. Она чувствовала, как ее желудочный сок пробивается по ее пищеводу, она наклонилась, и зловонная желто-зеленая слизь вырвалась из ее рта и носа, обжигая чувства, отвратительно брызгая и впитываясь в бетонный тротуар.
Испугавшись, что они слышали отталкивающие звуки ее рвоты, Джин посмотрела в их сторону, но они уже отошли достаточно далеко, так что она была спасена от унижения. Она встала, вытащив салфетку из сумочки и поспешно двинулась в сторону своей квартиры.
Никогда за четыре года, прошедшие после их развода, Джин не испытывала такого чувства потери. Все это время единственное, что удерживало ее от полной утраты, было знание, что, если бы она и Далтон остались вместе, она никогда не смогла бы исследовать свою сексуально-покорную природу. По крайней мере, так она твердила себе. Это было крошечным утешением от потери любимого человека, но она нуждалась в нем — это все, что у нее осталось.
Она побежала в убежище своей квартиры, почти в истерике от огорчения после того, как увидела своего бывшего мужа с его новой женой... его новой «покорной» женой! «Тебе следовало спросить», — сказал он ей, разрушая миф, за который она цеплялась.
Как? Как она могла спросить? Далтон был ее белым рыцарем, ее королем Артуром, ее Робином Гудом, а она была его служанкой Мэриан. Как она могла рискнуть разрушить этот образ? В то время она пыталась заставить себя поговорить с ним, но не могла. Когда Ирв, коллега по работе, предложил им вместе попробовать несколько небольших игр со связыванием, это показалось идеальным решением. Чему это могло повредить? Они действительно не собирались ничего делать, и Далтон ни за что не должен был узнать.
Все начиналось так невинно, что первые несколько раз они даже не снимали одежду. Это было весело, она чувствовала себя такой непослушной. Потом они стали немного смелее, и следующее, что Джин поняла, она была связана, только в бюстгальтере и трусиках, в то время как Ирв ласкал ее и доводил до оргазма. Она была беспомощна, чтобы остановить его — в этом и был весь смысл. Это было захватывающе и так эротично. Со временем Ирв стал более агрессивным, и она позволяла ему.
Затем наступил день, когда ее жизнь остановилась. Впервые с тех пор, как они начали их невинные игры в рабство, она согласилась быть привязанной к кровати голой с завязанными глазами. Она упивалась своей уязвимостью, пока зажимы туго сжимали ее соски. Она корчилась от безнравственного восторга, когда вибратор фаллической формы вошел в ее беззащитную киску. Вдобавок к этому она собиралась позволить Ирву «затолкать» себя ей в рот. Вот тогда и разразился ад. До самой смерти ее сердце снова будет разбиваться, когда она будет вспоминать два слова, которые Ирв произнес в тот