Репетитор сексуальных наук

Этим летом, поругавшись с отцом, я отправился жить к матери, женщине в самом соку, чьи пеньюары ещё в детстве сводили с ума, а ныне, в юности, совсем лишили сна. Взгляд поедал аппетитные ягодицы, которые мама упражняла по утрам, а барбарисовый шлейф духов будоражил похоть. Я выпрыгнул из ВУЗа, как безбилетник из автобуса, а теперь скрывался от армии под маминой крышей. Безденежье и страсть к алкоголю лишили женского внимания. Вдобавок, тело разбухло, как губка в воде, так что из щегольского остались янтарные пряди и рыжее кольцо. За завтраком трусы предательски выпирали, когда я взглядом нежил мамины губы, пробирал руками кудрявые локоны и боялся желаемого. Однажды она заметила это, когда я в вечерней полутьме комнаты держал её фото, а рука бороздила плоть под музыку стонов. Завидев её сквозь дверную щель, я раскраснелся и прекратил, а после делал вид, что ничего не было. Но мать отличалась крутым нравом — потому в разводе с отцом — и на следующее утро определила меня в репетиторы к дочке подруги. Её не смутило, что я полетел с первого курса.

— Поступил — значит, умеешь. — Как отрезала она, и вскоре я очутился перед незнакомой дверью.

Долго меня терзала нерешительность. Порой, когда чего-то страстно не хотелось, я сбегал прочь, придумывая нелепости в оправдание. Не хотелось и в этот раз, но армия улыбалась куда злее, чем репетиторство. Раздался звонок.

Дверь отворилась и я обомлел.

— Вы к кому?

Юркое тело, прикрытое цветастым парео, встретило талией и холмиками груди в чёрном бюстгальтере и трусиках. Я тяжело задышал и, казалось, её бронзовая кожа, окаймленная цыганскими волосами, пахла приветливо и знакомо. Девочка походила на туземку: невысокая, будто опалённая солнцем, страстная, как шипящая кошка. Ни слова не выползло изо рта, пока другая женщина, но уже в годах, не окликнула меня.

— Дима, — она заключила меня в объятия, изобразив улыбку, — всё-таки пришёл.

Я не помнил её. Многие женщины, насытившись скудными любовниками, к тридцати годам теряют сексуальную искру. Тогда все они становятся на одно лицо. Помню, она представила нас друг другу. Я ждал от её имени чего-то острого, как нож, и невыносимого, как скрежет вилкой по стеклу. Но её звали просто — Зоя.

Помню, как её взгляды украдкой впивались в меня, точно пиявки, пока дрожащие от волнения руки теребили листы учебника по английскому.

«Заговорить, или нет?» — брал измором вопрос, затем лицо зарделось, изо рта вырвалось извинение и я в спешке удалился.

На что мог надеяться? Отражение в лужах точно насмехалось: второй подбородок, щёки, живот. Мечтал пырнуть этот живот, срезать жир и стать, как все. Я ненавидел себя, и куда бы не вели ноги, глаза видели одно — Зою.

— Ты пойдёшь снова. Ты понял меня? — Мать держалась твёрдо и я, скрепя сердце, оказался у того порога вновь.

Зойкина мама снисходительно улыбнулась, но я, сокрушённый её понимающей улыбкой, одолел порог, а изо рта выстрелило:

— Не мог я прийти без дидактических материалов!

Она покинула нас, и