Пробуждение было худшим из кошмаров. Я бы подумала, что это все еще сон, но... Но слишком реальными были мои ощущения. Я, абсолютно голая, стояла раком на собственном столе, опираясь на его поверхность близко поставленными ладонями. Можно было бы попытаться для устойчивости расставить их пошире, но запястья были скручены тонким кожаным ремешком. Судя по ощущениям, лодыжки также были связаны. На шею давил ошейник, привязанный к большой потолочной лампе, наподобие тех, что висят над бильярдными столами. Хм... Я так гордилась этой хромированной лампой, вносящей изюминку в строгую обстановку кабинета. К тому же чуть откинувшись в кресле, можно было уйти в тень, присутствующие же сотрудники при этом оставались как на ладони — в полосе яркого света. И вот теперь я, словно провинившаяся дворняжка, голышом пристегнута к любимой детали интерьера, ярко освещающей к тому же все интимные подробности моего тела.
Попытка ослабить давление на шею привела к неожиданному и неприятному открытию — мои соски, обвязанные грубой толстой нитью, крепились к тяжелому пресс-папье. Так что мое неустойчивое положение усугублялось тем, что мне было практически не пошевелиться — ослабляя удушающее воздействие ошейника, я страдала от боли в сосках, а если пыталась хоть немного уменьшить режущую боль в сосках, то начинала задыхаться.
Последнее, что я помнила, было, как я, отпустив сотрудников, собиралась выпить остывшего кофе. Неужели моя секретарша так мне подгадила?... В принципе, кабинет был открыт — это мог быть кто угодно.
Как бы там ни было, все сейчас разрешится — дверь открылась, и в мой кабинет вошел мужчина. Это точно был мужчина или очень крупная женщина. Рассмотреть подробности было невозможно — сама я находилась в полосе яркого света, а остальное освещение было выключено. Факт в том, что чувствовала я себя отвратительно. Будь это мужчина или женщина, конкуренты, стряпающие компромат, или сотрудники, решившие отомстить излишне, по их мнению, строгой начальнице. В любом случае, предстать перед кем-либо в голом виде под ярчайшим светом, стоящей раком на собственном столе, пристегнутой к лампе и с вытянутыми сосками, было жутко унизительным. Особенно если учесть, что по своему положению это я обычно унижала других...
— Освободите меня немедленно! — прошипела я, насколько хватало сдавленных связок. — Это не пройдет для вас даром! Ваше самоуправство выходит за всяческие границы!
Я добавила пару крепких словечек, обозначая свое отношение к происходящему.
Человек, держащийся за границей света и тьмы, ничего не ответил, но вдруг протянул руку и шлепнул меня по заднице!
Шлепок был увесистым, и возможно показался бы мне болезненным, если бы мое тело не повело вперед, и я не захрипела, пытаясь ослабить боль в горле, стянутым ошейником. Инстинктивно я отпрянула вверх и тут же взвизгнула от жгучей боли в сосках. С трудом восстановив хрупкое равновесие, я с ужасом поняла, что не смогу больше противиться воле насильника. Я была полностью в его власти и даже не могла помышлять о сопротивлении — воля была подавлена почти полностью — слишком просто решался вопрос о наказании