воздух ноздрями. — Лети-лети-лети...
Венди страдает неимоверно. Обречёнными движениями она открывает пакетик, дрожащей рукой берёт щепотку, посыпает голову песком. Лёгким подскоком пытается оторваться от крыши.
— Давай я тебе помогу, — Познер высыпает весь пакетик ей на голову. Толстые крупинки проникают в локоны, струятся вниз по шее, под платье.
— Чтобы взлететь, мало подпрыгнуть на месте, — вспоминает Познер одну немаловажную деталь. — Нужно оттолкнуться, — он указывает на карниз, — и верить, что всё получится.
Вся жизнь Насти выворачивается наизнанку в этот момент. Если бы она знала, что для полётов в небе нужна сперма, она бы не растратила столько мужских оргазмов впустую. Она бы всё собрала, в крайнем случае выпила бы из презерватива. Она могла бы предлагать только минет, ссылаясь на месячные, могла бы придумать, что обожает вкус спермы, что у каждого мужчины он свой, что она хочет только пробовать мужчину, а не трахаться с ним.
— Мне кажется, у такого интересного мужчины должен быть интересный вкус, — она бы сразу закидывала удочку.
Девять из десяти согласились бы принять участие в дегустации. Она бы водила их в туалет, замыкалась бы с ними в кабинке. И вкус был бы самый оригинальный: сладкий, с кислинкой, с алкоголем, как у яично-молочных коктейлей.
Но теперь поздно оглядываться назад, Венди должна переступить через страхи и научиться летать, ведь этого хочет Ключник, этого хочет её бессознательная часть.
Настя поднимается на карниз, ветер развевает платье, в ночном небе горит всего одна звезда, зато какая — самая яркая.
«Кажется, это Сириус», — печально думает она.
Внизу разверзлась темнота, безразличный поток машин струится по главным артериям города.
Я не выдерживаю, встаю с единственного места в зрительном зале, подхожу к Познеру, громко шепчу ему на ухо:
— Вы уверены, что в этом есть необходимость?
Он смотрит на меня стеклянным отстранённым взглядом, как человек, находящийся в глубокой прострации.
— Необходимость? Что такое необходимость? — его тон старикана, заигрывающего с ребёнком, ничуть не изменился.
Познер корчит из себя философа-буддиста, йогу, мастера медитаций, трансов и автотреннинга. Только вся его философия зиждется на ущербном миропонимании, в котором рабыни якобы сами выбирают жизненный путь. Виктивность — подсознательное желание быть жертвой в любых обстоятельствах — заложена в каждой женщине, говорит он. Не мы выбираем рабынь, они сами выбирают нас. Мы — всего лишь проводники, инструменты для удовлетворения женских инстинктов.
— Инстинкт саморазрушения — самый сильный женский инстинкт после деградации, — поведает мне Познер чуть позже.
А пока он стоит, задрав голову к небу, расправив плечи, раскинув руки в стороны, возомнив себя богом, принимающим жертву.
— Настя, дай мне руку, — я аккуратно ступаю к ней, сердце колотится в груди, как рыба, выброшенная на сушу.
Она оборачивается, на детском личике застыло выражение неловкости за происходящее. Это выражение сменяется виноватой вымученной улыбкой.
— Извините, — произносит она стыдливо, как девушка, испытывающая невероятный конфуз.
И прыгает...