ОБЛОМ

Испарились все чувства разом...

А ведь как я о нём мечтал!..

Ослеплённый любовью,

страстно,

как пацан, я в кулак кончал,

о нём думая, — так и этак

его мысленно я крутил...

Оказалось, что он не целка:

ему, пьяному, пломбу сбил

одноклассник на даче летом...

Я мечтал...

а он — целый год! —

с одноклассником делал это,

наслаждаясь и в зад, и в рот...

Стоя. Лёжа. На даче. Дома.

Приспускали с себя штаны...

Кто-то скажет:

«Что здесь такого?

В этом возрасте пацаны

сплошь и рядом...

вполне банально!

И типично вполне...»

И всё ж...

поначалу, когда узнал я,

было это — как в сердце нож, —

пока я его имя страстно

в пустоту выдыхал, сопя,

и гадал, как ему признаться,

у него была жизнь своя,

о которой ни сном ни духом

я не ведал и знать не знал...

Я боялся, что он с испугом

отшатнётся — и я гадал,

как ему рассказать о небе,

о бездонной голубизне...

год я мучился:

что ответит

сероглазый мальчишка мне?

Рассмеётся?..

Пошлёт подальше?..

Испугается?... Снилось мне:

от меня он бежит по пляжу,

и гонюсь я за ним во сне...

и догнать

не могу — мелькает

его попка... гонюсь, а он

меня близко не подпускает, —

часто снился мне этот сон...

Если б знал я! О, если б ведал!..

Я, влюблённый, весь год мечтал,

как ему расскажу о небе...

а его одноклассник драл,

содрогаясь от кайфа...

боже,

я мечтал о нём целый год!..

А он запросто мужеложил

с одноклассником в зад...

И вот,

когда вычислил я решенье,

как ему обо всём сказать,

не дослушал он —

без смущенья

улыбнулся: «Могу я дать,

если хочешь ты...» Я опешил...

задохнулся от счастья... ох!

И — раздел я его поспешно,

и — всадил ему между ног

без малейшего промедленья!..

Сделал явью свою мечту:

содрогаясь от наслажденья,

я любимому пацану

кончил в попу,

и тут же снова

разрядился... и в третий раз

разрядился! — со мной такого

не бывало давно...

Экстаз

в один миг остудил мальчишка,

когда я у него сосал:

«Хорошо ты сосёшь... а Мишка

не умеет так», — он сказал,

улыбаясь...

и я невольно

замер с членом его во рту:

ёлы-палы... обычный школьник,

каких тысячи...

и ему

уже кто-то сосал... и, может,

его кто-то уже ебал, —

в этом возрасте мужеложат

парни многие...

осознал

в один миг я, что я не первый...

было это — как в сердце нож:

до меня уже кто-то делал

его в попу...

«А ты не врёшь?» —

улыбнувшись, спросил зачем-то...

Удивился он: «Что мне врать?»

И — бесхитростно мне поведал,

как весь год они...

если б знать!

Пока я умирал от страсти —

как признаться ему, гадал,

его —

запросто! — одноклассник,

содрогаясь от кайфа, драл,

загоняя в тугую норку

неуёмного скакуна, —

раздвигались тугие створки

то и дело у пацана...

Он рассказывал откровенно,

как впервые... и как — потом...

целый год они... я не первый...

я не первый... какой облом!..

Слушал я, улыбаясь тупо...

Ослепила меня любовь —

упустил я из вида, глупый,

что он вовсе не юный бог,

а обычный пацан, и значит —

имел полное право он...

Ах, зачем...

ах, зачем, мой мальчик,

ты признался? Какой облом...

Словно что-то сломалось сразу:

испарилась любовь —

и вмиг

превратился я в педераста,

каких море вокруг...

Был тих

угасавший июньский вечер...

Я дослушал его рассказ —

вскинул ноги его на плечи

и без смазки — в четвертый раз! —

не особенно церемонясь,

зад на хуй насадил

рывком...

Сочинённая мною повесть

завершилась банально:

он

содрогался, расставив ноги —

я, как робот, его долбил...

и уже не любовь, а похоть

мною двигала, —

он скулил,

прижимая к плечам колени,

пока я его драл, сопя:

в столь разительной перемене

он не мог разобраться...

я,

захлебнувшись

последним всхлипом,

разрядился в четвёртый раз...

«Было больно...» — сказал с обидой

перешедший в девятый класс

сероглазый пацан,

и сжалось

моё сердце на миг... «Прости», —

я сказал... и душа рассталась

окончательно с ним:

в