Эротический этюд 2

«Блюменштрассе... Улица цветов. Как я понимаю Плейшнера!...» Он шел и смеялся. Из концлагеря зимнего одиночества, который хоть и не изнуряет плоть, зато наносит чувствительный урон душе, он шел на Первую Весеннюю Вечеринку. На ту самую, где приходилось бывать каждому из нас, и о которой каждый скажет: самое лучшее в таких вечеринках — это их ожидание. Он шел и представлял себе эту Обычную Квартиру, со столом, накрытым достаточно презентабельно по нынешним временам, дешевой яркой снедью и питьем из ларьков по соседству. Он знал, что обои через два часа начнут танцевать вокруг пьяной головы, что тошнота и отвращение придут на смену радостному ожиданию и весеннему возбуждению. Но он знал также, что на вечеринке будут девочки, и одной этой мысли оказалось достаточно, чтобы вообразить Бог Знает Что, приятно пахнущее Бог Знает Чем. Он не заметил, как позвонил в дверь. Дверь не заметила, как открылась перед ним. Комната не заметила, как разжилась новым гостем, и компания, начавшая шуметь, не повернула своей многоглазой головы к ему. Он сел с краю и, как водится, выпил штрафной стакан. Потом еще один, который пить было вовсе не обязательно. Он сразу заметил Ее. Она, раскрасневшаяся от выпитого вина, сидела на коленях у Лукавого, ее игрушечные коленки не вписывались в геометрию вечеринки и были видны отовсюду. По правде говоря, все только на них и смотрели, и он ощутил ревность ко Всем. И выпил, с ненавистью к Лукавому, с весенним обожанием к ей. И выпил. И выпил. Прежде, чем стены тронулись в давно знакомой карусели, он еще успел подойти к ней и пригласить на танец. Она, смеясь, спросила разрешения у Своего, и тот, занятый светской беседой с Умником, лишь небрежно кивнул головой. Он танцевал, наступая на ножки, заслуживавшие лучшей доли. Девчонка смеялась, и чем глупее был ее смех, тем меньше становился Он, не в силах выйти из амплуа нелепого, слегка выпившего клоуна. Танец закончился, и Она вернулась в свое гнездо на коленях у Лукавого, который, мимоходом ошпарив Его взглядом, вернулся к своему собеседнику. Потом было совсем уже глупо. То есть как всегда. Он пел песни, кричал тосты, потом сморился и очнулся только тогда, когда за столом погас свет — Она уходила. ОИ уходили. Он рванулся в коридор, не раздумывая, напялил то, что оставалось от доспехов зимы, и пошел вместе с ними. Потом началась обычная фантасмагория в декорациях ночного Города, с мыльными пятнами света на стенах, с пьяным вальсом фонарей, с такси, косящим кошачьим глазом на весь глупейший мир. Он пришел в себя в гостях у Лукавого. То есть, наоборот, Лукавый с подругой, оглянувшись, заметили Его, несчастного и жалкого, как чижик, который, может статься, и пил водку на Фонтанке, да только не впрок. Они приняли его с ледяным радушием. На столе оказались хорошие, не в пример предыдущим, яства, и он снова пил и ел,