Художник. Часть 1: Правила игры

ему дело до неё? Наверное, было. Иначе он не стал бы пускать её в дом. Вообще это звучало ужасно! Лесник, художник, безродный бродяга! Не пускать в дом Анну?... Но он мог себе это позволить, и случись так, она бы ушла восвояси от закрытой двери. Наверное, ему было дело ещё потому, что не может же мужчина из чистой любви к искусству целовать её тело по нескольку часов кряду...

Его движения внушали в Анну страх. Они обращался с ней будто бы бережно и нежно, но в этой бережливости сквозило что-то от обращения с хрупкой дорогой вазой, которую коллекционер берёт с полки, чтобы оказать ей честь, обтерев самолично пыль. Анна чувствовала себя не вазой, но фарфоровой куклой, глупой и бездушной. А когда он принимался зашнуровывать корсет, ей вспоминалась праздничная утка, нашпигованная черносливом, которую кухарка как-то раз на её глазах зашивала большой иглой. Но утка была мёртвая, а Анне было больно.

В этот раз всё было точно так же. После ужасающе медленного раздевания, после приступа целомудренного стыда своего тела, Анна закрыла глаза и опустилась на постель. Леон сел рядом. Она чувствовала, как он разглядывает её тело, как будто запоминает, и не хотела видеть, как он разглядывает, и закрывала глаза так сильно, почти до боли, что начинала кружиться голова. От этого пространство менялось; она не чувствовала более ни кровати, ни стен. Границы задавал только этот тяжёлый взгляд коллекционера, ценителя, хозяина фарфоровой куклы.

Лёгкое прикосновение, как будто на живот посадили не бабочку, но зелёную гусеницу. От отвращения — к себе, к происходящему — Анну начинало мутить. Ладонь скользнула куда-то по правому бедру и исчезла. Глаза закрыты. Пространства нет. Она ждала и боялась самого ожидания.

Руки Леона двигались по телу Анны. Холодные, равнодушные, они каким-то образом неумолимо придавливали к кровати. Вот он провёл несколько линий пальцами по животу, деля её тело на верх и низ. Вот исследовал изгиб талии, дотронулся до рёбер, под самой грудью, а затем до обеих ключиц, и Анна выдохнула резко, со стоном, как будто кто-то сел ей на грудь.

Движения прекратились. Леон часто так останавливался в самом начале действа, и Анна подсмотрела, как он оглядывает её, так же как оглядывал свои картины, отходя на несколько шагов. В такие моменты он мог поправить ей прядь тёмных густых волос, или отставить руку от тела, или согнуть в колене ногу.

На этот раз он сплёл её руки над головой и немного повернул голову, и опять посмотрел издали. Анна чувствовала, что сейчас он подойдёт, чтобы уже не оставлять её в покое несколько часов. Когда она решилась открыть глаза, Леон уже сидел у неё в ногах. Обеими руками он начал ласкать её ноги с внутренней стороны, почти касаясь волос её промежности. На ногах выписывались загадочные симметричные узоры, проходили линии, которые жгли Анну, но не позволяли менять положения тела.

Было видно, что Леон искренне увлекался этими узорами. Он