Свет в конце туннеля

встал напротив него, скрестив руки на груди, и замер, точно изваяние.

— А теперь рассказывай, в чём дело.

У отца Сергея сперло дыхание. Казалось, в горле теснилось слишком много слов, чтобы хоть одно из них могло вырваться наружу. Он сглотнул.

— Мы...

Пришлось подавить искушение закрыть лицо руками.

— Ты никогда не замечал, как мы одиноки?

Отец Александр чуть заметно кивнул, не отрывая взгляда от собеседника. Отец Сергей отвёл глаза, стараясь сосредоточиться.

— Я... Мне надоело. Надоело всё это. Постоянно быть одному. Одиночество... оно убивает. Никто нас не понимает.

На лице Александра появилась чуть заметная снисходительная улыбка.

— Но мы-то друг друга понимаем.

— Да? Ты уверен?... Мы не можем быть откровенны даже сами с собой, не то что с другими. А наша миссия... служение Господу, высокие слова, пафос, торжественность... за красивыми фразами лишь ложь, и ничего больше. Уподобляться Христу... бедность... послушание... безгрешность... хоть кто-нибудь это делает?... — отец Сергей, забывшись, поднялся, и у него вырвался вздох боли. Он сел обратно. — Этого никто не делает. Ведь и ты тоже, я же знаю... ты тоже нет. .. — у него сорвался голос, на его глазах выступили слёзы. Он опустил голову, чтобы отец Александр не заметил этого.

Несколько секунд они оба молчали, а затем тишину нарушил тихий голос вице-канцлера:

— Иногда так хочется вернуть время назад... и жить как человек, а не как...

На ум ему не пришло подходящее сравнение. Но смысл фразы до его собеседника явно дошел. Во всяком случае, тот ответил:

— Мы сами это выбрали.

— Мы могли ошибаться.

— А если нет?

Отец Сергей чуть скривился. Это был замкнутый круг.

— Мы не можем ничего друг другу доказать хотя бы потому, что сами ничего не знаем, — ответил он. — Наш разговор бессмысленен, и я рад был бы его закончить.

К нему постепенно возвращалось самообладание. Он сделал неловкую попытку подняться.

— И ты думаешь, можно всё так закончить? — со смешком спросил отец Александр, наклонив голову. В свете лампы его очки ярко блеснули.

— А что мы можем сделать?! — сорвался отец Сергей. — мы ничего не можем, ничего! Я больше не могу жить так, слишком много лжи, слишком много лицемерия, я не могу, не хочу... — он внезапно замолчал, дрожащей рукой поправил очки и отвернулся. Александр подошёл к нему и осторожно коснулся его плеча.

— Тихо, тихо...

Вице-канцлер вздрогнул всем телом. Прикосновение окончательно выбило его из колеи и перепутало остатки мыслей, что не были размыты и разрознены этой полуистерикой. Вице-канцлер загнанно обернулся, не пытаясь, впрочем, стряхнуть со своего плеча руку.

— Я... — его голос внезапно охрип. — Надо бы...

Греко-католик снисходительно улыбнулся и притянул отца Сергея к себе. Сильная рука мягко легла на затылок священника, тот уткнулся лицом в грудь отца Александра.

Отец Сергей закрыл глаза и расслабился. Почему-то пришло давно забытое ощущение покоя, умиротворённости. Хотелось остановить время, продлить это мгновение на вечность. Сразу забыты стали все мысли об одиночестве, о лжи, невыполненном долге.

— Всё будет хорошо, Серёж... — пробормотал Александр.

«Сережа... Меня так