Озабоченность. Части 1—2

его глазах я видел свою смерть. Осознание того, что стоит только Палне щёлкнуть карабином на ошейнике и эта зверюга сожрёт меня в один присест, добавило адреналина в мою кровь. «Чё надо!?» — сердито спрашивает Пална, но я вижу, что она отпускает карабин собачей цепи и на сердце становится легче. «Вот! Записка!» — в голове от страха всё перепуталось и смешалось. Протягиваю в сторону старушки бумажку от продавщицы. Зверь вдыхает носом запах идущий от меня и вдруг теряет ко мне всякий интерес, отворачивается в сторону и заходит в тень яблони... Пална подходит ко мне, уже улыбаясь и извиняется: «Ты уж не серчай, мы тут люди не шибко грамотные и сведущие, боимся всех ненашенских! Что за весточка у тебя милок?» Я отдаю бабушке записку, и она читает её, отстранив листок от себя на вытянутой руке. «Вот, Анка, писака, так накарябает, что не понять. Тебе медовухи что ль?» — по доброму ворчит Пална, и жестом зовёт меня за собой в дом.

«Свежей тебе дам! Не успела ещё закатать да в погреб снести! Не торопясь кушай, а то сомлеешь на жаре, да подохнешь, мошкой да слепнями съеденный, или муравьи утащат к себе на зиму!» — с улыбкой напутствует шуткой бабушка. А я на стены дома смотрю, рот открыв. Прям музей какой-то. Фотографии все старинные, люди на них в одеждах таких, что явно из позапрошлого века. На видном месте фотография молодого парня в военной форме солдата Великой отечественной, ещё первого этапа, без погон, с ромбиками. «Муж мой, Степан! Погиб под Ленинградом в 42-м! Ох, как он медовуху то уважал. Как выпьет, так в пляс и норовит сорваться, а потом на полке мне продуху не даёт. Целую ночь могли любиться!» — делиться со мной личными переживаниями Пална, заметив, что я рассматриваю её семейные фотографии. «А вон там, сын мой старший, Алексий, Лёшка, значит. Тот на границе погиб. Как его, Таджикистане. То же перед Армией на проводах медовуху просил. Ох и бегали же от него потом девки! Вот Сонька не убереглась. Двоих мне внуков подарила. Мне на успокоение как раз и вышло. Военком вместе с повитухой пришли. А через шесть лет повестка младшему, Серёженьке...», — бабка замолкает, грустно вздохнув, не оставляя у меня сомнений относительно судьбы её младшего сына. «Вот внуки дали мне счастье под старость! Так эти сорванцы знаешь чё учудили? В кадеты пошли! Был бы дед жив, надрал бы им задницы! Припомнил бы им Керинского!» — жалуется бабушка, да наливает мне в бутыль какую-то жидкость. «Так кадеты, это те же суворовцы, только называют так, кадетами, по старому, дореволюционному!» — пытаюсь я разъяснить бабушке. «Так вот и шли бы в суворовцы или в эти, как их едрить, нахимовцы, вот. А лучше бы дома сидели, да мамку берегли!» — всё равно ворчит бабушка, обтирает бутыль, литра на два объёмом и передаёт мне. «Ты милок, и правда, осторожен