Зеркало

мужчину, хотя в этом случае это слово не показатель факта, а его большое преувеличение. Маленький рост. Болезненный вид. Большие очки. Вуди Ален. Молодые люди сидели на кухни, пили зеленый чай и разговаривали. О чем? А мире во всем мире разумеется. Ничего не было.

Саша садилась на кресло расположенное напротив зеркала и раздвигала ноги; пятки ступней вжимались в мягкую ткань. Хаус темных волос, едва заметная прорезь, вялый петушок, — двуликий Янус кого отталкивающий, кого манящий.

Два пальца оттягивали клитор, в то время как мизинец слегка проникал внутрь.

— Андрей Николаевич вы приготовили отчет? Андрей Николаевич... Андрей Николаевич... отчет? Вы спите? Отчет!?

— А? Конечно я приготовил отчет... стоп... какой вообще, к черту, Алина, отчет?!

— Саша любила игрушки, — актрисам нужен аксессуар. Она трижды посещала секс шоп. Костюм снегурочки сейчас негде не купишь, монашки и принцессы тоже. У ней вообще был целый гардероб, а также хлыст, пара искусственных фаллосов и кое-что еще. Саша была тот еще провокатор!

— Так что... Николаевич, поедим с ночи на рыбалку. Сейчас на Шайбе такой клев идет, окуни так и лезут.

— Нет, с ночи я не могу.

— Так воскресенье, Николаевич... расслабимся! По чекушке возьмем, молодость вспомним, как на Ленина по девкам шарились. Помнишь Машу три копейки? По лицу вижу, помнишь! Как же она сосала! Как сосала, а... и главное альтруисткой была, не то что сейчас бабы пошли, сейчас всем бабам, — бабки подавай, а той давали, сама не брала. Идейной как пионерка была, ешкин кот!

— Нет, с ночи я не могу... дело есть... дело!

— Дело у прокурора, а у нас с тобой делишки. Столько лет ведь не виделись, а Николаевич?

— Ты слово, нет, знаешь, аль нэ русский?

Саша брала черный, искусственный фаллос столь выразительный на фоне ее собственной, бледной кожи и проводила им по бедру, трогала большой головкой грудь, подносила к лицу, долго рассматривала, изучала, соображала. На ее красиво очерченных, розовых губках, всплывала улыбка, а в глазах рождался таинственный блеск. Какие фантазии посещали ее головку тогда, когда большой и увесистый фаллос, изогнутый как член африканца ложился ей на лицо, когда она трогала его губами, скользила по прохладной поверхности языком, внезапно вбирала в рот и чуть пососав, вытягивала обратно, и тонкая нить слюны блестящая как нить шелка тянулась по воздуху, но обрывалась прежде чем плод воображаемой любви забирался в узкий и влажный проем.

Он уходил, настолько глубоко насколько это было возможно, замирал, вибрировал, менял темп, показываясь наружу, блестел тогда ирреальным блеском. Из горла девушки вырывались резкие, нутряные звуки. Человек напротив не слышал их. Но он чувствовал их каждым рецептором своего мозга, когда видел в окуляре бинокля подрагивающее тело, и капельки пота точно бисером вытканные на нем.

Он сидел на своем балконе он видел, он созерцал. Тихо постанывая, приоткрыв рот, с вытащенным из штанов членом. Низкий. Гадкий. Порочный. Ни что не могло утаиться от его жадного взгляда в этот момент.