в Цитадель мы теперь возвращали только, когда нас заносило туда по рабочей необходимости.
Вся история други мои!
Безбедное существование и ежедневный секс с прекрасной женщиной без каких-либо обязательств в привычном понимании этого слова — это ли не рай, как мечтают некоторые? Думаю, что не в моём случае. Скорее это был просто контракт... с дьяволом! Ведь, как я писал выше, подвохи всё-таки были. Начнем с того что весь это «рай» мог закончиться очень быстро, стоило только Сатине погибнуть. Вместе с её карьерным ростом, опасность стала расти в геометрической прогрессии. Угрозы и покушения каждый месяц, иногда по несколько раз. Свидетели тому — пришитые по несколько раз разные части моего тела, которым мне всегда везло прикрыть мою леди. Ещё повезло, что член или голову не успело оторвать. Хотя лицу досталось сильно, что назовите вы меня уродом, я бы счёл это за комплимент. В принципе за кулисами так и стали величать. Все кроме Сатины, для которой моя внешность ничего не значила, возможно, просто потому в земной красоте она не разбиралась вообще. По крайней мере, идеи спросить у неё: «Сатина, а ты знаешь, что я урод?», у меня не возникало. Деньги на операции мне, внимание, согласно контракта не полагались. Приходилось платить из своего кошелька. Как собственно за новое оружие и прочую амуницию, ассортимент которой пополнялся так же быстро, как коварство недоброжелателей и изобретательность убийц. Так спустя год службы я стал похож на ходячий арсенал, только конечности осталось заменить на кибер-протезы или напичкать всё тело имплантатами, да так бы и поступил. Но к «несчастью» в финансовом плане этого не могла себе позволить даже Сатина. И для чего всё это? — спросите вы. А для того что бы продолжать регулярно получать деньги и секс, которых со смертью Сатины естественно не будет больше, а то что я назвал «премиями» — это были небольшие суммы денег, которые моя госпожа выдавала мне, когда баланс моего счет был равен нулю, то есть прямиком после очередного покушения. А мне ещё согласно, контракта работать на неё два года. Что будет потом — я не знаю.