Стольник за глубокое горло

нельзя тебе отказывать... Натворишь чего худого в горячке. Сама была молодой... дюже любила... любовные утехи, но старая я уже. Тебе самому потом неприятно будет вспоминать — ее глаза ласково по матерински смотрели на обезумевшего от похоти Вадима.

— Вон колом встал, того гляди жилы лопнут — сглотнув тихо продолжала бабка и, протянув руку, легонько обхватила выпирающее из штанов орудие.

— Да не беспокойся, мать, все в ажуре. Мне нравятся пожилые женщины, а не разные там мокрощелки — соврал Вадим.

— Ребенок, еще ребенок... нельзя же так заходиться... в стоячке, больно болезненно

это. Зайди в туалет порукаблудь его... Писюнку... Порукаблудь, слей молочко он и успокоится, — истомно и тихо прошептала она, — Я... тебя... давно... приметила, вижу, как родненький маешься. Ой, не знаю, не знаю, — огляделась старушка по сторонам.

— Больно приметно здесь. Задачку задал ты мне. Ну да ладно... пошли... Пошли со мной служивенький... Возьму грех на душу... ублажу... Ублажу тебя, как в молодости ублажала своего мужа и своего... — недоговорив фразу, перевела дух...

— Мой ты, сыночек, разбудил ты меня всю... ублажу, тебя молоденького.

От неожиданности Вадим даже немного протрезвел, хотел сказать, что — то вроде — «спасибо, тебе мать...», но старушка, быстро отпустив его член, проворно юркнула в сортир. Не веря в удачу, сильно волнуясь, Вадим шмыгнул следом и закрыл дверь на запор.

— Стань к окну спиной, родненький... Я сейчас, — старушка присела на нержавеющий унитаз, — Вот так, — расстегивая штаны Вадиму, суетилась старушка Ооо, как ему здесь тесно... Какой он у тебя большой... Сильный... Красивый, — старушка знала свое дело, и ее язычок нежно пульсируя, быстро забегал по стволу Вадима, проникая к основанию большой головки.

— Ыым! — Вадим закрыл глаза и откинув голову нежно гладил морщинистое лицо, волосы и шею старухи.

— Тише, тише, родной мой, сейчас, — ее две слабенькие ручонки цепко сжимали, и умело дрочили хуй Вадима, а мягкие губки все чаще и чаще касалисьсь вздутой головки. Открыв на всю ширину свой небольшой ротик, она умело, по особенному, запихав в рот, заглатывала с трудом входящее орудие молодого жеребца, а вытащив, успевала прижать его своей мягкой двойной бородкой к шее, массируя и вращая его, натирая им свои глаза и щеки.

— Ууу! аа... а, Вадим почувствовал, как наступает оргазм, — Я кончаю, мать... Ааа... Глотай! Старуха попыталась отстраниться от Вадимового паха, но сильные солдатские руки подтянули ее голову почти к основанию члена, и мощная струя спермы ударила в ее горло. Какое это было удовольствие, как умело она сосала хуй, зацеловывая головку.

— Ой, прости, сынок, щеки свело, и язык с непривычки замлел. Упарилась. Лет таки двенадцать не видала живого... Ху... мужика, одна ведь живу. Правда играла изредка со своим пирожком, заменяя мужичка то огурчиком, то морковочкой. Вот так и век прожила, — вытирая Вадиму поникший, обвислый хуй своим халатом тараторила старушка.

— О! у тебя опять встал! Вот молодость... небось, хочется... в мою мандиночку засунуть ну — кат я посмотрю, — старушка аккуратно засунула