Как продать себя. Незадешево

Ранним июльским утром, когда жаркое дневное светило едва только выкатило свой лучезарный лик из-за высокой опоясавшей город белокаменной стены, в пышных воеводских хоромах в детинце по длинному бревенчатому переходу спешили двое. Впереди, едва не срываясь на бег, торопливо шагал одетый в расшитый золотой нитью камчовый кафтан полный молодой человек. Сзади, привычно сгорбившись в угодливой позе мелко семенил невзрачный мужичонка с всклокоченными редкими волосами. Его потемневший линялый зипун явно видал лучшие времена...

— Значит, Антипка, Степанична опять привезла тухлятину, — зычно пробасил юноша, под частый стук своих, подбитых серебряными гвоздями красных сафьяновых сапог, — Ничего ее не берет!

— Так и есть, Михайло Васильич. Так и есть, — подобострастно закивал мужичонка, мягко шелестя подошвами старых измятых лаптей — Уж который год служу я тиуном-управителем у твоего батюшки, а что она, дура, что супруг ейный, утопший за морем, все норовят гнилушу подсунуть...

Мишку, воеводского первенца-обалдуя, с утра привычно мучили похмелье и стояк. Первое вследствие вчерашнего ночного кутежа, последнее — в силу возраста.

— Где она? — парень крепко схватил рукой набрякший от скопившейся крови член. Сжал, поморщившись от сладкой боли.

— Дак как обычно. Как его светлость приказали ее сечь за воровство, так я, знамо дело, и увел. А потом уж когда и про рыбу открылось...

— Почто же ты не разбудил меня сразу?!

— Не гневайся, отец родной, — залебезил Антипа, — Посылал я к тебе, да сон уж твой молодецкий больно крепок...

Они дошли до угловой избы и бодро затопали по дубовой, ведущей в подклет, лестнице.

— Ладно, Антипка, — махнул рукой боярич, вновь, будто ненароком, притрагиваясь к гудящему от предстоящего концу, — Снять бы с тебя, подлеца, шкуру — но коль сейчас дело не просрал — так и быть...

— Кормилец! Надёжа наша! — едва не расплакался от умиления тиун, норовя припасть трясущимися губами к холеной ручке хозяйского сына.

Но тот, привычно не замечая холопьего порыва, уже властно отворил тяжелую дубовую дверь крепко стянутую широкими железными полосами, и вошел в небольшое прохладное помещение.

— Господин! Милостивец мой! — тяжело повалилась в ноги воеводскому сыну моложавая полная женщина, — Защити, убогую! Не отдавай кату на поругание!

Красноватый огонек небольшой лучины на поставце в углу ярко разрумянил округлое миловидное лицо вдовы. Ее крупные темные губы, сглотнул слюну Мишка, оказались прямо напротив его рвущегося из штанов пульсирующего от нетерпения члена.

— Уйди! Уйди, Степанична, — выскользнул из-за спины юноши Антипа, — не марай воровскими лапами одёжу государя нашего...

— Не отдавай! Спаси, благодетель, — не унималась купчиха, необращая внимания на бесплотные попытки управителя оттащить ее от господского сына, — Сам посуди — жарища-то какая! Развеж тут убережешь рыбу! Ее едва выловишь — в руках портиться!

— Ай, не лукавь, не криви, торговка, — срывающимся от похоти голосом проревел боярич, — С огнем играешь. Крикну катов — мигом со спины тебе кожу сымут!

— Не губи, соколик ясный! Смилуйся! Бес меня попутал! Бес проклятый!

Мишка едва не застонал, под бесформенной плотной одеждой женщины призывно колебались огромные мягкие груди — еще чуть-чуть и переполнившийся кровью ствол разорвет