Демоны говорят правду

бабу? Будет тебе мужик, зуб даю! Два будет, Сэм, если ты меня, бля, отпустишь, наконец!

И в перерывах между пространными размышлениями о погоде, политике, эротике, тех милых девочках с сайта в избранном Сэмми, Дин клянётся себе, что впредь будет носить только комбинезоны. Те, которые с как минимум двадцатью мелкими упрямыми пуговицами на квадратный сантиметр; можно ещё и крючков, в принципе, нашить... А щегольские джинсы, главным призванием которых является вовремя упасть к ногам очередной хорошенькой официантки или барменши, пойдут на тряпки для протирания сверкающих металлических боков родной и единственной крошки. Той самой, рычащей мотором под двумя придурками, решившими вдруг заняться экстремальным сексом в пяти метрах от самой крупной трассы между двумя штатами.

— Запретная зона, Сэмми, запретная! — нервничает Дин, дёргаясь, крутя задницей в вероломно сползающей одежде.

Ловкие длинные пальцы стягивают джинсы с крепкой задницы вместе с боксерами, и Сэм, с нечеловеческой силой придавливая брата одной рукой к капоту, опускается на колени. Впивается зубами, кусает, рычит громче выжимающей 180 миль Импалы, всасывает кожу в рот вместе с проступившей кровью. И сосёт, лижет языком укус, грубо дрочит Дину, ни на секунду не забывая удерживать его в неподвижном состоянии.

Я на пляже, представляет Дин, на нудистском пляже, справа четвертый размер, слева третий, но зато какая попка; идёт брюнетка, талия такая, что кое-кто в Голливуде упал бы в обморок от зависти. И рыженькие, и блондинки, хотя и не в его вкусе, но зато сколько секса и грации, и пляжный волейбол, без него никак. В 17 лет, во время надвигающегося на Коннектикут шторма, когда Сэм впервые убежал, это помогало. Бросившись на поиски брата, в чем был — полумокрые от пота после отжиманий спортивки, да драная черная футболка тогда ещё без названия любимой группы на груди — Дин представлял себя где-нибудь в Египте, и было так жарко, что любой, даже самый маленький ветерок, как тот — 150 миль в час — казался приятным.

Физиология. И сжигающий лёгкие, нагретый жаром Сэма до температуры кипения воздух. И дурь в голове, и зажмуренные глаза, и судорожно сжатые ягодицы, и только гордость, мешающая бёдрам поддаться вперед, в объятия совсем по-девчачьи мягких, немозолистых пальцев. Дин не винит себя в том, что возбудился, он бы скорее заволновался, если бы после продолжительного стимулирования нужный орган не проявил должного интереса к происходящему. И опять же, всё можно списать на мысли о девочках. О девочках, чьи нежные, полные груди так приятно держать в ладонях, и, мать нашу общую, Сэм, ты какого хуя делаешь?! Паника и ощущение, схожее с раскалённой кочергой, задвинутой в задницу. Не то, чтобы Дин раньше испытывал на себе что-то подобное, но с чем ещё можно сравнить чувство, от которого в глазах мутнеет, вены отчетливо выступают на шее, а к горлу поступает тошнота?

— Убьююю, — сквозь зубы шипит Дин, а Сэм вколачивается, стонет от удовольствия, отпустив заломленную руку брата, парализованного болью.

Яйца Сэма шлёпают Дина