до размеров ее пылающего нутра, раздираемого этим невероятным членом.
Вскоре ей стало казаться, что вся она — лишь тонкая оболочка трубки, в которой движется этот поршень. Ее сознание было заполнено болью, возбуждением, стыдом, удовольствием от принадлежности мужчине, ощущением своей развратности. И весь этот коктейль с каждым ударом поршня взбалтывался и перемешивался. С каждым ударом поршня все эти ощущения становились все сильнее. Все сильнее болела раздираемая и натираемая дыра. Все сильнее стимулировались матка и вагина. И это разгорающееся возбуждение вызывало все более жгучий стыд от понимания того, что ее, недавно такую скромную девочку, теперь так жестко трахают в задницу мужики и ей это так сильно нравится!
А когда Федор задергался, не в силах сдержать подступающий оргазм, она закричала во всю глотку, но уже не от боли, а от невыносимо ярких молний, которыми заискрило ее тело, от обжигающего цунами, захлестнувшего ее сознание и унесшего ее в своих водоворотах в бездонную пучину наслаждения.
Федор вытащил свой член и вытер пот со лба.
— Да! Хороша! Поздравляю, Катерина! Ты принята!
Но Катя его не слышала. Она была без сознания. Придя в себя через несколько минут, она обнаружила себя лежащей на столе. Мужчины сидели рядом и разговаривали.
— Ну как? Пришла в себя? Молодец! Завтра выходи на работу. К девяти.
Катя кое-как приподнялась и села на краю стола. У нее кружилась голова. Попа горела огнем. А руки и ноги слушались плохо. Потом она спустила ноги на пол и встала, придерживаясь руками за спинку стула. Сделала шаг. Потом еще один. Ее шатало. Она, как смогла, оправила одежду и направилась к двери.
— Катерина, до завтра!
— До завтра...