Запретный плод. Обладание и подчинение

порядке, — выдавила сквозь рыдания.

Я отстегнул карабины, привычным жестом намотал волосы на руку и поднял голову вверх. Она встряхнула тело и посмотрела в глаза.

— Что дальше?

— Скамья, двадцать по пизде.

— Умница, иди ложись.

Походка была нетвердой... Боль давала о себе знать. Я помог лечь и правильно поставить ноги. На глаза надел повязку. Порка пизды всегда особенная, а закрытые глаза добавляют ощущений. Боль должная быть, но вреда причинять нельзя. А потом, какой Хозяин захочет испортить свою собственность? Никакой! Я выбрал стек. В меру жесткий, но эластичный. Первый удар по клитору. Она прогнулась навстречу и застонала.

— Счет, сучка!

— Один.

В голосе слезы. Убрал силу. Два прозвучало уже спокойнее. Три, четыре, пять. И снова с силой.

— Шесть!!!

Слезы, боль, выгнулась навстречу. Остановился. Чуть погладил стеком, потом прошелся пальцами.

— Сколько осталось?

— Четырнадцать.

— Хорошая сучка.

Следующие восемь были один за друним без перерывов. Считала, не сбилась. Не хотелось бы мне начинать сначала. Любил я эту девочку, не могу я причинять ей боль без отдачи. А вот теперь...

— Сколько еще?

— Шесть.

— Считай с одного.

Удар по клитору, два по губкам, еще раз по клитору, еще по клитору. И быстро-быстро четыре по губкам. Выгнулась, застонала.

— Не смей кончать! — и резко выдернул пробку из задницы.

И мне в руку ударила струя.

— Сука мелкая! Я запретил тебе кончать! Встать!

Срываю повязку с глаз. На меня смотрят два бездонных озера... Слезы, сопли, боль, еще одно непослушание, которое невозможно контролировать. Маленькая моя, да, сейчас последние тридцать ты получишь с лихвой. Но, детка, как я тебя понимаю!

Укладываю на скамью уже совершенно безвольное тело. Она молчит, она податлива, как пластилин, размятый в теплых руках, как размоченная глина, из которых можно вылепить все, что угодно. Хоть Пейзанскую башню. Но лепить я ничего не буду, я просто высеку ее задницу, оставляя красивые, красно-синие полосы, на память о ее глупости. Могла позвонить, сказать, не сделала. Сука!

Хлыст оставляет первую красную полосу поперек розовых после порки ягодиц.

— Можешь не считать. Буду пороть столько, сколько посчитаю нужным.

Удары хлыстом жесткие, хлесткие. Ей больно, я это чувствовал. На попке оставались красивые, замысловато заплетенные полосы. После десятка остановился. Ей хватит. Недодал. Пусть так, я Хозяин, я решаю. Она плакала, уткнувшись носом в скамью. Мелкая дрожь пробегала по телу. Обнял, прижал к себе, поделился теплом. Тихо, девочка, тихо. Все кончилось, все прошло. Не надо, малышка, не надо. Осталось совсем чуть-чуть. Ты выдержишь, я знаю!

— Я закончил. Что было сверху?

— Четыре удара солдатским ремнем...

— Встать!

Послушная, красивая, грациозная, как лань, сгребла волосы в охапку, перекинула через плечо, встала на колени у стены, уперлась руками, будто не было этого часа жестокой порки, будто не было всего предыдущего. Отклячила попку. Ударил дважды, оставил след на одной ягодице, потом на другой. Оттащил от стены, перевернул и вставил. Боже, как там горячо. Кончил в ту же секунду. Как так? Я Хозяин, она моя кукла, вещь, игрушка. Бля...