За окном всегда хмуро. Штальц — город вечных дождей и холодной безлунной ночи. Днём — небо серое от копоти заводов и выхлопов машин, с заходом солнца — темное от разбитых фонарей. Здесь не осталось тех, кто горазд их чинить, зато — развелись те, кому выгодно, чтоб они оставались разбитыми.
Эрлонд стоял у широкого окна с бокалом красного вина и смотрел на небо, затянутое тучами. Длинные пряди густых волос цвета воронового крыла скрывали его тоскующую полуулубыку, полуприкрытый скучающий взгляд серых глаз. В простой белой ночной рубахе, облегающей тощее, словно узника лепразория, тело, и в лёгких тёмных брюках, он стоял, оперевшись свободной рукой на подоконник и пил зелье, что лечит душу, иссушая плоть.
Улыбался.
Глоток за глотком, обжигающее снадобье прожигало всё его нутро, приятно дурманя рассудок, бросая бледное, почти бескровное лицо, в болезненно-желтушную краску.
Город по ту сторону стекла прогнил. Чёрные пики островерхих башен, прохудившиеся от вечного проливного дождя крыши, спёртый от копоти и новомодных автомобилей воздух — всё это лишь угнетало горожан, делало их ещё более злыми, чем материнские утробы, исторгшие их на свет божий.
Где-то вдалеке слышался детский первородный крик — очередной младенец ушёл к Харону в вечное плавание по водам Стикса. К утру в соседнем квартале найдут обглоданные кости — крысы уже настолько привыкли к этому ритуалу, что собираются полчищами у канализации в предвкушении скорого ужина.
Думая об этом, Эрлонд ухмыльнулся и покачал головой, медленно отставил опустевший сосуд на подоконник. Вздохнул отрадно — по крайней мере этой ночью скучать не придётся.
Пройдя вглубь помещения, он взял со стола подсвечник о трёх свечах и огниво, а после — озарив помещение слабым мерцающим светом — медленными шагами направился вдоль тусклого коридора своего одинокого особняка, чья дурная слава уже давно гремит на весь город.
Власти и хотели бы что-то поделать с его хозяином, но в городе, где курс серебра души неизмеримо меньше звонкой монеты, это бесполезно. Бессмысленно и нелепо противостоять тому, кто тебя кормит, кто тебя любит и заботится. А Эрлонд любил свой народ. Ему нравился Штальц именно таким, какой он есть сейчас — серый, холодный, постылый — но родной, знакомый, свой. Денег в казне хватало, чтобы жители города разделяли мнение графа и в полной мере поддерживали его, соглашались с ним.
Медленно скрипнула дверь в конце коридора — граф не желал торопиться: некуда, да и незачем.
Прикрыв её за собой, заперев её, он вошёл в тёмную спальню, чьи окна были всегда забиты, и даже днём здесь царил кромешный мрак.
После просторной залы и свежего осеннего дождя в нос резко ударил запах пота, смешанный с благовониями и пеплом любимой трубки — самый лучший запах для усыпальницы.
Огни свечей слабо мерцали, не освещая — но погружая комнату в ещё больший мрак, отбрасывали на стены ползущую тень, очерчивали лик графа — его вытянутое, бледное, почти бескровное лицо. Впалые скулы, совсем мелкие глаза под навесом выступающих оголённых надбровных дуг, выпирающий волевой подбородок — и длинные, невозможно-длинные прямые тёмные волосы, что омывают тело волнами густой бесконечной