Главы из романа «Первая женщина». Главы 3—5

Ты расскажешь её мне?! Интересно, как ты материшься? Я даже представить не могу — Алла остановилась.

— Мне казалось, ты такой невинный, чистый: стесняешься, краснеешь.

— Нет, правда? — она смотрела прямо в глаза.

— Я в армии эту частушку услышал. Не такой уж я и невинный.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать пять... скоро будет.

— А мне скоро сорок... мальчишка!

— Ну рассказывай свою похабную частушку!

— Алла, это не моя частушка...

— Рассказывай!

— Шёл я лесом-просекой, нашёл... пизду с волосиком, волос сбрил, а кунку съел, только секиль захрустел...

— Он, чё съел?

— Секиль... ну... клитор

— Фууу! — она замахала рукой — Фуу, какая гадость! Меня сейчас стошнит...

Георгий вспомнил, что было с Колей, когда он пропел ему частушку.

Это был второй рабочий день в бригаде, когда он, после армии, устроился в институт.

Сидели в курилке, в перерыв.

— Ну дембеля, расскажите что-нибудь смешное из армейской жизни! Анекдот какой-нибудь?!

Коля смотрел на Славку и Георгия

— Я люблю смешные истории!

— Есть частушка — вспомнил Георгий.

Её пел под гитару один из дембелей, родом из Карелии.

— Давай частушку! — согласился Коля, уже улыбаясь.

— Шёл я лесом-просекой,

Нашёл пизду с волосиком,

Волос сбрил, а кунку съел,

Только секиль захрустел!


Не успел Георгий договорить последнюю строчку, Колька покатился со смеху, хватаясь за живот.

Георгий смеялся, глядя, как смеётся Колька.

Остальные, в курилке, тоже смеялись, заразившись Колькиным смехом.

Просмеявшись, отдышавшись, и протерев глаза, Колька, с кривящимися губами, готовый вот-вот снова закатиться, проговорил — Ну-ка ещё раз! Как там? — и начал первую строчку.

Вторую проговорил Георгий, а третью и четвёртую, по памяти, Колька. Но в последней строчке смог выговорить только — Только сек... — и снова закатился, зажимая живот!

Остаток перекура, он несколько раз пытался проговорить частушку полностью, но так и не смог, каждый раз закатываясь хохотом и хватаясь за живот.

И весь остаток смены (!), встретив Георгия, Колька останавливался, его колени подкашивались, губы кривились и, вытягивая правую руку, он начинал хохотать!

...

— Тебе не идёт материться. Ты не такой: не мужлан.

Георгий вспомнил, как напрягалось всё нутро, когда он слышал матерную речь на улице.

Тогда ему было семнадцать лет.

— Пойдём в дом. Я замёрзла и спать хочу.

Алла, прижимаясь к Георгию, подтолкнула его к гостинице.



Глава пятая. День второй (вторник)

Ночью в деревне тишина. Даже собак не слышно. Петухи пели, но в гостинице с петухами никто не встал.

Бабе Варе не спалось.

Год назад она схоронила Фёдора и осталась одна. Детей у них не было, не дал Бог. Корову пришлось продать, одной уже не управиться. В придачу продала и сено, а вырученные деньги отложила на чёрный день. Что за чёрный день такой, она не знала. Но так все говорили, вот и она подумала об этом, когда, завернув стопку сторублёвок в целлофан, сунула свёрток в сундук.

Пропел первый петух, ему откликнулся другой. Третьего она не услышала. Видимо пел где-то на другом конце деревни.

Баба Варя вздохнула; когда была Марта, она вставала, одевалась и готовилась к дойке. Прошёл уж год почти, как продала Марту, а привычка, просыпаться с первыми