Diabolus in Musica

дальше!

Но только девочка стала вновь погружаться в свои мысли, как сквозь шипение воды раздался тихий скрип открывающейся двери, который ржавыми металлическими клещами вырвал её из блаженствующего чувства тепла.

И тут в голове зазвучал ещё один голос, другой, отличный от того, который минутой ранее подсказывал, как нужно было осечь мать поострее. Новый голос насмехался над ней: Глупая. Но ведь это может быть и не мама. Откуда ей тут взяться сегодня? Подумай — что ты забыла?

Зрачки расширись, руки пробил лёгкий тремор.

— Мама? — беззвучно произнесла она. — Пожалуйста, пусть это будешь ты...

— Мам... — через силу, теперь уже вслух, сказала она вновь.

Вместо ответа из-за ширмы донеслось тихое мычание — до ужаса знакомая с детства мелодия. И тогда горькое озарение оглушило её: сегодня второй четверг месяца! В любой другой день это была бы мама, но не сейчас...

Один раз в месяц мать уезжает на утренний приём на два часа раньше. Каждый второй четверг месяца. Сегодня.

— Мама, мамочка... мамуля... ну что ж я за дура-то обижаться на тебя, любименькая... — она шёпотом тараторила, от бессилия вжимая в грудь рукоятку струящегося душа, словно талисман, который убережёт её. — Если бы я на тебя не обиделась, ты бы меня сегодня разбудила и отвезла в школу, и всего этого сейчас не было бы... Мама!

Но ничего исправить уже было нельзя.

— Юлька? Ты что ли тут?! — удивлённо прохрипел низкий голос за ширмой. — Моешься? А, ну я на секунду! Мыло мне дай... Ладно, не отвлекайся, сам возьму. — Жилистая мужская рука слегка отодвинула ширму и медленно поплыла в сторону гелей, кремов и шампуней, стоявших кучей в углу. Юля с ужасом провожала её взглядом. Девушка снова вся сжалась и попятилась назад, так же, как и несколько минут назад, когда холодная вода лизнула ноги.

Рука схватила баночку с кремом для депиляции — первое, чего коснулись пальцы — и исчезла за ширмой.

Губы дрогнули. В любой другой ситуации она бы уже давно разревелось — для Юли это было пустяком — но сейчас, словно загнанный зверь, она забилась в угол и вся обратилась в слух. Распахнутые глаза невидящим взглядом уставились в кафельную плитку на стене. Юля пыталась понять, что делает... он.

Мычание. Снова эта мелодия из детства. Мелодия, которая ложилась на голые нервы, перебирала их, извлекала из девушки ноты страха, отчаянья и безысходности. Вместе они складывались в пробирающий холодом аккорд воспоминаний. Раньше он звучал атонально — малютка-Юля не понимала почему её беспокоит то, что делает... он. Со временем беспокойство росло и сменялось стыдом. К двенадцати годам, когда девочка наконец осознала природу своих переживаний, аккорд наконец зазвучал так, как и должен был. Собрался в неотступно преследующий страх.

Мрачные уроки сольфеджио на цокольном этаже — Юля уже толком ничего из них не помнила, но почему-то по странной привычке мерила свои чувства музыкой. Из небольшого школьного курса в голове осел только короткий рассказ их угрюмой учительницы о тритоне.

— ... Тритон — сильный диссонанс, который недалёкие средневековые клирики называли