тяжёлый взгляд. Я почувствовал, как от страха затряслись даже пятки.
— Ты отвезёшь послание матушке Доминике — замогильным голосом произнёс он — дорога тебе известна — он опять склонился над папирусом и продолжил писать.
— Ваше преподобие, а можно мне не ехать туда? — взмолился я — может быть послание передаст другой послушник? — и уже шёпотом добавил — ко мне пытались там приставать и у меня зародились сомнения...
Вообще-то зря я это сказал. Он поднял голову и выражение его лица приобрело черты самого Мефистофеля. Он медленно встал и навис надо мной соборной башней.
— Как смеешь ты, сопливый смерд, подвергать сомнению незыблемые догмы святой инквизиции и своей вонючей ересью пытаться осквернить абсолютную святость стен обители матушки Доминики!
Он приблизил своё лицо к моему и дышал на меня чесноком.
— Я только хотел сказать... Я-я не хотел оскорбить... — мои губы затряслись и я замолчал.
Отец Эрмин вновь просверлил меня жёлчным взглядом. Затем его тяжёлый кулак с грохотом опустился на стол, и все предметы и принадлежности на нём со звоном подпрыгнули. Тяжёлый крест на стене за его спиной покачнулся. И тут я понял — придётся ехать...