В тихом омуте Светлофлотска

дерзишь?! — тут же разгневалась я и влепила ему хлесткую пощечину. Как быстро привыкаем мы к понуканию попавших к нам в зависи-мость несчастных и даже находим в том приятность! Мне уже не нужно было задумываться над тем, что делать, и я мысленно похвалила себя за натураль-ность.

— Простите, Госпожа! — с огорчением воскликнул он, рухнув на колени. Не желая выглядеть в глазах раба несправедливой, я тут же уравняла в правах его щеки. Теперь, когда румянец украсил обе его щеки, можно было и пообе-дать.

Обедала я с аппетитом, хотя есть суп в постели было не очень удобно. Раб сидел на полу, и, чтобы он не скучал, время от времени я отламывала ку-сочки колбасы и бросала ему на пол в разные стороны. Он поднимал их прямо ртом, забавно ползая на четвереньках. Кусочки становились все меньше, и ему все труднее становилось отыскивать и подбирать их. Я не могла без смеха на-блюдать за этой уморой. Когда мне надоело, я подозвала его, чтобы сделать не-которые распоряжения.

— Смотри мне в глаза! Мне нужна вторая плетка, чуть поменьше. И еще, сделаешь ошейник с плетеным поводком, недлинным, в метр-полтора, и этой штукой, которая застегивается, а мне купишь браслет, чтобы можно было эту штуку, которая на поводке, вспомнила: карабин, прикреплять к браслету. Ты будешь ходить с ошейником и на поводке. — Глаза раба, застывшие на мне, за-туманились пеленой поднимающегося желания.

— Ты все понял?

— Да, Госпожа.

— Ты доволен милостями своей Госпожи? — я легко соскочила с постели и проследовала к платяному шкафу...

— О, милостивая Госпожа! Я счастлив и готов умереть, если это доставит Вашему Величеству какое-то удовольствие! — с чувством воскликнул раб.

— Хорошо, хорошо, встань лицом в угол, — снисходительно проворковала я. — Я схожу, погуляю, погода-то какая: весна ликует! — на самом деле ликовала я, и просто не могла усидеть в такой день на месте. Мне нужно было пробе-жаться по улицам, поглазеть на витрины магазинов, вылить на прохожих свою радость, улыбаться всем напропалую, делясь своим счастьем. — А ты убери у меня в комнате, чтобы все блистало! Я люблю идеальную чистоту! — я решила не напоминать ему о наказании в случае, если после его уборки мне что-то не понравится. Раб должен сам об этом помнить: он — раб, но не дебил. Полагаю, во все время уборки он будет только об этом и думать, сладко вымучивая себя вопросом: «быть, или не быть» вечерней экзекуции и за что именно он будет наказан.

— Да, кстати, можешь пообедать, да приготовь хороший ужин. Все это я говорила, натягивая колготы и рейтузы. — Сапоги, плащ! — бросила я, устремля-ясь в прихожую.

Раб кинулся меня обслуживать, и выполнил все в лучшем виде, так что я позволила ему поцеловать сапог.

Часа два я порхала по сверкающим лужицами тротуарам и представляла, с каким сладостно-мучительным томлением дожидается меня мой покорный раб. Не удивительно, что я это чувствовала, ведь между Госпожой и ее рабом существует незримая нить,