В тихом омуте Светлофлотска

головы, открыл молнию на одном сапоге, затем на другом, очень бережно, будто имел дело с хрупкими амфора-ми, только что извлеченными со дна океана, освободил мои ноги от сапог и на-низал на них мои домашние босоножки, которые только что тщательно выли-зал.

— Ты влюблен в меня, не так ли?! — произнесла я больше утвердительно, чем вопросительно. — И, как я поняла, не просто влюблен, правда? Ты обожа-ешь меня! — настаивала я. Мой голос звенел, окрашенный уверенными повели-тельными интонациями. — И если я лишу тебя возможности поклоняться мне, ты можешь лишиться смысла жизни, ведь так? Отвечай честно! — повысила я голос и пихнула его лоб еще не застегнутой босоножкой.

— Я понимаю, это нельзя, — произнес он натужно и медленно, почти по слогам, не отрывая глаз от пола, — но ничего не могу с собой поделать: — по-степенно его речь становилась более быстротечной и чувственной. — Я боролся с этим все время, честное слово! Это выше моих сил! Я убеждал себя, старался переключиться на других, но у меня ничего не выходит! Я ненавижу себя за слабость! Вот я весь здесь: и если ты: если Вы меня прогоните, мне незачем жить.

Музыкой вливались в мои уши его слова: «Прогоните: незачем жить». «Нет, малыш, ты должен и будешь жить, и будешь радовать меня, и всячески ублажать, отдав свою жизнь служению мне. Своим мощным проявлением чувств ко мне, поклонением моей красоте ты вырвешь меня из серых бесцвет-ных будней и соткешь из радужных блесток своих фантазий праздник моей ду-ше. И я сама буду решать, сколько тебе жить и для чего!», — думала я, глядя на человека, поверженного моей колдовской красотой, стоящего передо мной на коленях и ловящего мой благосклонный взгляд.

В эту минуту я была благодарна ему за вознесение меня на трон, на Олимп. Разве его слова не обращали меня в античную Богиню? Разве я не могу по своему усмотрению и капризу вершить над ним свой суд: жестоко наказы-вать, когда и как захочу, или миловать, если он того заслужит?

— Успокойся, — милостиво молвила я коленопреклоненному Антею по-кровительственным тоном, который уже могла себе позволить, и положила но-гу на ногу таким образом, чтобы верхняя босоножка оказалась у самой его ще-ки.

— Ты ни в чем не виноват, — продолжала я вкрадчиво, сопровождая свою речь нежным поглаживанием его щеки крутым подъемом своей стопы. — Я по-нимаю тебя, твои чувства и вовсе не осуждаю. Скорее напротив, мне нравятся сильные мужчины, способные ради любви обуздать свою силу, принести ее на алтарь любви всю без остатка. Только очень мужественный и сексуально мощ-ный человек не устрашится выглядеть нелепо, представ перед обожаемой жен-щиной слабыми и беззащитными. Правда-правда, я так считаю!

Посуди сам, разве можно назвать мужской доблестью стремление физи-чески сильного мужчины подмять, сломать, поработить прекрасную женщину? Младенцу понятно, что показ своей силы перед существом беззащитным, не могущим сопротивляться хамству, на самом деле — проявление духовной убо-гости, душевной дистрофии. Я никогда голову даже не поверну