Депрессия

нехорошо, моя маленькая. Лежи-ка смирно! А вздумаешь еще вопить, заткну рот и возьмусь за тебя чем-нибудь более твердым и увесистым. Тебе ведь не привыкать: мама наказывала тебя в детстве.

Оля кивнула, прикрыв глаза. Он вспомнила, как приподнимала короткую юбочку и ремень охаживал ее попку за особо выдающееся непослушание. Тогда она принимала наказание как должное, даже чувствовала после него некое облегчение. Ведь папа ...всегда гладил ее по голове и прощал за все, а мама на следующий день готовила что-то вкусное. Как давно ее не наказывали!

Марина, видимо, почувствовала перемену в настроении своей жертве. Может, она подметила новое выражение лица, а может, просто расслабились мышцы ягодиц. Как бы то ни было, следующие удары наносились медленнее и несколько мягче. Оля слегка всхлипывала, ее попка сотрясалась, но в целом никаких неудобств она не испытывала. Чувство стыда куда-то ушло (да и к чему стыдиться ее верной подруги и любовницы?), а боль была недостаточно сильной и к тому же возбуждающей. Прикосновения Марины возбудили жар внизу живота. К тому же ее лобок постоянно дергался и терся о мускулистые бедра Марины. Оля чувствовала, как выступают на коже капли пота, как набухает что-то иное, готовое взорваться, расплескавшись: Она уже почти потекла, когда ритм ударов изменился: шлепки вновь стали полновесными, резкими, болезненными. Оля попыталась закусить губу, но один горестный стон все же издала.

Марина не могла его не заметить. Она, не говоря ни слова, заткнула девушке рот ее же собственными трусиками. Ткань продвинулась так далеко, что вытолкнуть ее языком не удавалось. Марина заметила:

— Теперь ты выглядишь просто смешно: щеки раздуло, губы оттопырены. Будешь носить свое грязное бельишко во рту, пока я не выну его. Поняла? — Оля кивнула. — Можешь прикусить их, чтобы не портить за зря губки. А я продолжу:

Она показала жертве длинную линейку, видимо, припасенную заранее. Оля вся сжалась, но нежные поглаживания заставили ее чуть успокоиться. Ягодицы горели и ныли, но это было приятное чувство: она ощущала себя ребенком, о котором заботится старший, которого наказывают с любовью, чтобы впредь оградить от ошибочных поступков. Только это (да еще воспоминания) и успокаивало. Удары линейки оказались более чувствительны. Одним, особенно сильным, Марина рассекла кожу на левой ягодице и сказала будто сама себе:

— Ну что ты будешь делать! Придется твоей попке выглядеть симметричной!

И тут же добавила порез и на другой дольке. Вскоре не осталось места, где ее полушария не ощущали бы последствий порки. А Марина все продолжала, добавляя линейкой все новые и новые красные полоски. Другой рукой она несильно сдерживала дергавшуюся подружку, не надеявшуюся (да и не желавшую) вырваться. И мало-помалу Оля поняла, что возбуждение никуда не делось; подавленное болью, оно теперь вновь вышло на первый план. И порка только добавляла ему остроты. Ее пещерка уже намокла, первая капелька упала на пол: А Марина, отложив линейку, вновь начала орудовать пальцами. Нескольких движений в интимном месте оказалось достаточным,