и горечью подумалось Алессии, — вряд ли он полезет через горы, так что скоро, наверно придется поворачивать назад», — мужественное сопротивление, с которым столкнулся захватчик возле этого города, скорее всего было последним. Сюда, к подножию дальних гор стекались обезумевшие от страха беженцы, здесь формировался оплот сопротивления. Болезненная усмешка скривила губы девушки: что это был за оплот — старики и безусые юнцы, вооруженные вилами и мотыгами. Сейчас все они полегли искореженным, окровавленным мясом на этом поле. Возможно, где-то здесь она встретит одного из братьев, ушедших в наспех набираемые дружины, или отца, покинувшего дом в самом начале войны.
Она — женщина, ей идти было некуда. Она осталась дома с тремя младшими. Она давно привыкла заботиться о них — мать умерла в родах шесть лет назад, произведя на свет маленького, хлипкого мальчика. Алессии тогда самой было всего одиннадцать, но она, не сказав и слова, приняла свалившееся на нее бремя. Несмотря на все ее старания, малыша выходить не удалось — после нескольких недель тщедушного плача, когда она не смыкая глаз и валясь от усталости, носила и укачивала его на руках, пытаясь согреть теплом своего тела, выкармливала козьим молоком из рожка, однажды, однажды очнувшись от минутного сна, она нашла лишь его бездыханное, затихшее тельце, прижатое к своей груди. Его похоронили за домом, на берегу веселого ручейка рядом с матерью. Горевать времени не было. Пятеро младших братьев и сестер нуждались в ее заботе — отец был слишком сломлен смертью жены, чтобы замечать, что помимо еды детям необходимы были одежда, обучение, да и просто ласка и понимание. Она стала для них всем. Отец так до конца и не оправился. Когда до их селения дошла весть о нападении иберийцев, он встрепенулся, словно просыпаясь, и отправился на войну, ища окончательного забвения. Пятнадцатилетние близнецы — Давлас и Догомир сбежали из дома несколько дней спустя.
День, когда войско захватчиков прошло через их деревню, застыл в ее памяти безжизненной, полной ужаса картинкой. Она не помнила, не могла помнить всего, лишь детали острыми иглами пронзали ее сны и воспоминания: заплаканное личико восьмилетней сестренки, вырванной из ее рук и брошенной в клетку с другими детьми, надрывные крики младших братьев, когда их оскопили и наспех прижгли раскаленными мечами кровоточащие раны, приковали в другой повозке. Им еще повезло, у них был шанс выжить: всех других мальчиков, достигших юношеского возраста безжалостно зарезали, как свиней. Она не помнила лица воина, что первый надругался над ее телом. Его сменил другой, третий. Ей уже было все равно, разум, не в силах выдержать этого безумия, милостиво покинул ее. Очнулась она на другой день в повозке, следовавшей за войском. Она приглянулась одному из воинов и тот решил оставить ее при себе. Как и другие пленницы, она готовила ему еду, стирала одежду и развлекала ночами. Однако Аскольту, захватившему ее, быстро надоела его молчаливая, неулыбчивая рабыня — она не сопротивлялась, когда он пыхтел над ее