дверь. Нет, я захлопнул с грохотом дверь.
— Глупый мальчишка! Взрослый! Ведь должен понимать! — потом послал все и всех — Да пошли вы все! — я психанул, и ударил кулаком свой каютный из красного дерева шкаф. Да так, что проломил дверку и ушиб до крови правую руку. Я выругался и помню, на себя и все что вокруг было меня, и упал на расстеленную свою постель — Что мне теперь на коленях ползать, что ли! Просить прощение! Я не мог поступить иначе! — сказал громко я — Джейн тоже хороша. Нет, чтобы поддержать меня, ты ему потакаешь! Ведь он твой брат! — и уснул. И не помню, сколько проспал. Сказывались последствия еще той болезни. Сохранилась болезненная во мне усталость, и я отключился и спал без задних ног. А когда проснулся, то увидел свою Джейн. Она была снова в белом своем теплом махровом халате и сидела напротив меня в кресле, у моей постели в моей каюте в ночном уже полумраке. Было часа два ночи.
Она держала в своих миленьких женских загорелых ручках бокал с красным вином и смотрела на меня. Потом она отставила бокал в сторону на прикроватный столик и снова уселась в стоящее в моей каюте кресло. Она навалилась на спинку стула, изящно
выставив свою левую почти целиком голую загорелую до черноты ногу в мою сторону из-под своего того махрового теплого белого и длинного халата.
Она смотрела на меня с грустным видом. Как-то не так совсем как раньше. В ней была все та же страсть от любви ко мне, но была и некая грусть с чувством некоего беспокойства и сожаления.
— Джейн! — прошептал я, протирая свои заспанные глаза — Ты пришла любимая!
— Я еле успокоила брата Дэниела — сказала тихо она мне — Он в шоке и еле отошел и теперь спит.
— Милая моя прости меня за тот с Дэниелом поступок — я, было, произнес, помню своей милой Джейн.
— Не говори больше ни слова — тихо и спокойно произнесла она, не отрываясь, глядя на меня черными своими цыганскими глазами.
— Любимая! — произнес снова я, приподымаясь с постели — Прости меня!
— Молчи! — произнесла сердито моя Джейн.
Она встала с кресла и подошла быстро ко мне, сбросив свой тот белый махровый халат с обворожительной загоревшей до черноты девичьей полностью нагой фигуры. Без купальника. Сверкнув в какое-то мгновение, голым овалом крутых почти черных от загара овальными крутыми бедрами девичьи ног и голым выпяченным в мою сторону пупком девичьего загорелого до черноты живота в полумраке в слабом освещении моей каюты, повалила на постель. Сдирая буквально с диким остервенением с меня мои русского моряка летние брюки, а затем и плавки, бросая их в сторону на пол каюты.
— Я оскорбил тебя любовь моя! — я пролепетал нежно и тихо ей — Я, поверь, не хотел. Так вышло. Я...
— Молчи! — произнесла моя Джейн — Я простила тебя и молчи. Прошу молчи!
Я запнулся на новом полуслове, смотря на такую убийственную и