В декабре у Маши должна была быть свадьба. Когда я узнал об этом, то сразу позвонил Петру, сказал, что надо это дело отметить по-своему.
После тех выходных у Степаныча, Машу я видел единственный раз — мы с Петром позвали её в сауну. Она согласилась беспрекословно — не знала, что никакой видеозаписи у меня нет.
Степаныч тогда не отдал мне её. Взял просто и вынул СD-карту, ещё и проверил, на ней ли запись, а не в памяти самой камеры. Я от него совершенно не ожидал таких знаний.
Как впрочем, и того, что он присвоит материальчик себе.
— Степаныч! Что вы делаете? — попытался я возмутиться, — Что за дела?
— У меня будет, — ответил он, — Вы не знаете, как с такими вещами обращаться нужно. Наворотите делов.
— Отдайте карту! Это же моя соска!
— А это мой дом. Хочешь, чтобы то, что у меня тут делается в интернет попало?
— Да какой интернет?! Что я не понимаю, что ли? — я говорил, а сам уже полностью почуял его правоту.
— Так, ладно, — отрезал дед, — видео это у меня будет и всё. Ей я ничего не скажу, пусть знает, что у тебя тоже есть. Делайте, что хотите, но имей в виду — я об этой девочке теперь думаю. Она мне понравилась. Не обижайте её.
В сауне, когда мы с Петром ебали Машу, всё уже было не так как в тот раз. Она по-прежнему делала всё старательно, получала от этого удовольствие, но я видел — того цимеса уже нет. Девочка нам не доверяла. Не доверяла свои самые сокровенные желания, а мне, как выяснилось, нужно было от неё именно это.
Мне после этой сауны хотелось кусать локти. Наверное, из-за этого я больше и не стремился встретиться с Машей, хотя держать её на кукане по-прежнему было приятно.
«Вот, пусть время пройдёт, может всё и наладиться...» — примерно такую пургу нёс я самому себе, хорошо понимая на самом деле, что нет, не наладиться.
Очень часто я представлял себе эту девушку, её грудь, фигуру, глаза, волосы. Она всегда в этих мечтаниях появлялась такой как прежде — послушной, доверчивой, открытой. Конечно, я понимаю, что несколько преувеличиваю. Маша и тогда, когда мы только познакомились, настороженно относилась к нам. Но с тем, что стало сейчас, эту недоверчивость сравнивать было нельзя. Маша просто замкнулась. А послушание... Его сейчас было побольше, чем тогда, когда мы вели её в конюшню. Только такого послушания я не хотел. Оно меня совсем не возбуждало.
Я знал, что Пётр сам несколько раз возил Машу куда-то за город. Поначалу звал и меня, но я отказывался. Он звать перестал. Там Пётр и один его откинувшийся с зоны дружок вафлили Машу, как сами говорили, «по полной». Может, там ещё кто-то был с ними, я не знаю. Глядя в глаза этого петюниного кента, я не сомневался, что её там заставили сосать на камеру и у кого-то есть теперь свой суровый ошейник для этой девочки.