спасёт её от чрезмерных угрызений совести. Она это знала. Ведь это была далеко не первая её измена мужу...
Так думала она, а её сын был еще очень далек от того, чтобы прекратить буравить её тело. Лариса под яростным напором сына быстро «воскресла», готовая вновь принимать и дарить наслаждение.
Ей, может быть, и интересно было знать, сколько же времени её новый обладатель уже соединен с нею, но никакого ориентира нельзя было отыскать: время остановилось. Лариса так остро ощущала мужской член внутри своего лона, что каждая секунда казалась невыносимой. Остроты добавляло и сознание недозволенности происходящего, ведь Лариса прекрасно отдавала себе отчет о своих действиях...
Она снова, из-под опущенных ресниц, взглянула на близнецов. Их лица утратили всю свою высокомерную напыщенность. Они вновь стали человеческими существами. Не ухмыляющимися, не высокомерными, а внимательными и даже почтительными, и явно очень-очень возбужденными. Мгновенно пронеслась в ее сознании мысль о племянниках: она попыталась вообразить, что происходит сейчас в их голове, пыталась представить себе их смятение при виде того, чему они стали свидетелями, но она была слишком поглощена, захвачена блаженством, чтобы связно думать о чем-либо.
Лариса сдерживала себя и отдаляла наступление оргазма. Это получалось у нее легко: за годы замужества она научилась (пришлось...) доводить себе до исступления своими пальцами и продлевать наслаждение ожидания оргазма. Гораздо выше, чем сладкие судороги, ценила она нарастающее сладострастие, высшее напряжение бытия, которым умело управляли ее легкие пальцы, порхавшие с легкостью смычка по упругому, как струна, бугру у входа в трепещущую расщелину, отвечая отказом на безмолвные вопли плоти, пока, наконец, она не разрешала сама себе финал наслаждения, чтобы биться в сладких конвульсиях страсти.
На самом деле, Гектор охаживал её не так уж долго — просто в бешеном темпе, — всё же её выводы о его любовном опыте были явно преждевременны и явно завышены, и теперь она это понимала — растерял свой любовный юношеский запал, неразумно вложив все силы в безоглядную бешенную скачку. Но всё равно, даже порядком подустав, когда его движения стали более размеренными и размашистыми, Лариса вдруг снова неожиданно даже для самой себя, под восхищённое приглушённое урчание своих племяшей (как будто это она им дарила свои оргазмы), вдруг застонала и задергалась — сынуля, таки, сумел «пробить» её повторно...
Когда она вновь пришла в себя, дыхание её мальчика участилось, обнимавшие ее руки напряглись, по разбуханию и пульсации пронзавшего ее любовного копья Лариса поняла, что вулкан близок к извержению.
Сама мысль о том, что сейчас семя её сына хлынет в храм, когда-то подаривший ему жизнь, была настолько дикой и возбуждающей, что она вновь вспыхнула и всякой ее сдержанности пришел конец. Она даже не помыслила о том, чтобы отстраниться. Эта мысль показалась бы ей кощунственной. Семя сына будет истиной наградой её телу за подаренное мальчику наслаждение.
Когда в неё кончал муж, она редко испытывала что-то кроме брезгливости и желания, чтобы всё поскорее закончилось. И уж, конечно, никогда и речи