не шло, чтобы беременеть от него. Хвала небесам, её муж терпеть не мог детей и вовсе не собирался ими обзаводиться. Своим любовникам Лариса никогда не разрешала изливаться в себя. Это право нужно было заслужить, и оно могло быть даровано лишь лучшим из лучшим из них. Но разве не самый лучший в мире мужчина тот, кому ты сама подарила жизнь, кого ты выпестовала, вырастила, кого ты создала сама с чистого листа?
У Гектора было право на свою мать. С самого начала его жизни. По праву его рождения.
Горячая струя ударила ее глубоко внутри, словно хлыстом, и погнала волны наслаждения. Все время, пока он изливался, Гектор держался в самой её глубине, заткнув собой по самое горлышко её сосуд жизни. И даже среди самых сильных судорог наслаждения у Ларисы хватило воображения увидеть, как жадно, подобно раскрытому рту, впивает сейчас её незащищённый сосуд жизни эти белые густые струи нектара жизни.
Но вот все кончилось, и Лариса застыла неподвижно, наслаждаясь теперь каждой подробностью бытия: мягкостью ложа и наступающей прохладой ночи, ощущением мужского семени, коим было наполнено её лоно, уютом полумрака и тихой, крадущейся походкой наступающего сна. Она по-прежнему лежала нагишом, и не думая, прятать свою наготу, убаюканная и удовлетворённая, свернувшись, как ребенок, калачиком.
Ее победитель, счастливый и измождённый любовной схваткой, безмятежно спал рядом.
Из объятий сна (она и не заметила, как уснула) её вырвал шум возни и громкий шёпот. Ночник почему-то уже не горел и какое-то время она недоумённо таращилась в темноту, ничего не соображая. Гектор спал, обняв её рукой.
Потихонечку во мраке комнаты неясные силуэты фигур проступали всё явственнее.
Малыши трахали Ольгу. Не совсем было понятно, происходит ли это по обоюдному согласию, во всяком случае со стороны всё выглядело весьма подозрительно.
Егор сидел на диване, привалившись спиной к стене и прижимал мать к себе спиной. Одна его ладонь сжимала рот Ольги, вторая мяла её большие груди. Кожа Ольги белела в темноте. В отличие от Ларисы она терпеть не могла загорать. Она была обнажена, её руки были зачем-то связаны, и по-видимому, её же собственной ночной рубашкой, скрученной жгутом.
Матвей нависал над матерью. Его зад ритмично опускался и поднимался. Ноги Ольги были закинуты на его плечи.
Диван мерно поскрипывал. Иногда в аккомпанемент к этому скрипу раздавался смачный шлепок, когда бёдра сына и матери встречались чересчур уж стремительно.
Лариса зажмурилась, чувствуя, как её наполняет чувство стыда. Она чувствовала, что всё это её вина. Малыши, взвинченные зрелищем подаренным им Ларисой и Гектором, видимо, не в силах унять возбуждение и подбодренные примером старшего брата, — как можно оказывается обращаться с родной матерью!!, — не придумали ничего лучшего, как сделать и свою мать рабыней терзавшей их страсти.
Лариса не удержалась и снова открыла глаза, любопытство оказалось сильнее укоров совести. Затаив дыхание, она неотрывно наблюдает за любовной битвой, разгорающейся перед её глазами.
Матвей старательно работал изо всех сил, бешено тараня мать, все быстрее и быстрее, вбивая