Sexзорцист

поведением, всем своим лицом должна демонстрировать, насколько непорочна, недоступна и свята! От тебя должно такой духовностью нести, чтоб мужики мигом опускали свой греховный орган!... Кхм. Я имел ввиду — глаза.

Он остановился перед девушкой:

— И в подтверждение моей правоты ты стыдишься смотреть мне в лицо. В глаза мне!

Лаура испуганно вскинула голову. Инквизитор задумчиво уставился на открывшиеся ему раздавленные о пол и упруго выпирающие груди, прямо в призывно темнеющую ложбинку между ними:

— Ну конечно... Как с таким блядским лицом вообще возможно показать мужикам святость?

— Но вы сами заставляете нас ярко краситься!

Инквизитор строго посмотрел на прекрасное курносенькое личико девушки.

— Правильно. Потому что христова невеста должна красотой своей быть подобна ангелу. А ты учись надменность изображать. Неприступность. А то горишь зелёными глазищами, аки кошка похотливая! А как ты ходишь, прости Господи?! Я видел, как ты вошла сюда поступью блудницы!

— Но вы же сами наложили на меня вечную епитимью «Высоких каблуков»! — вскричала голопопая послушница, застывшая в колено-локтевой позе. — Чтоб я, испытывала неудобство при каждом шаге и не забывала, что хожу по грешной земле.

— Да, но я не учил тебя при этом вилять жопой!

— Но невозможно же на таких каблуках ходить по-другому! Только — ножка перед ножкой, ножка перед ножкой. Как манекенщица! Вы же сами научили меня так, когда ножки мои цепочкой сковали на три месяца.

— Я сковал тебя, чтоб ты не носилась, аки кобыла! Пять пар каблуков свернула! А они, между прочим, денег стоют! — инквизитор перевёл дыхание. — Монастырь полон слухов. Говорят, ты две недели соблазняла благочестивых мужей голой грудью!

Лаура аж задохнулась от возмущения:

— Но вы же сами наложили на меня епитимью «Стыда»! Две недели я должна была ходить, вывалив титьки в декольте, дабы все таращились, а я стыдилась. Потому что стыд и страдание очищают душу.

— Да, но в епитимье не было, чтоб ты руками сиськи всем под нос совала!

Послушница скуксилась, пухлые губки её искривились, по тугим щёчкам снова потекли крупные прозрачные слёзки:

— У меня грудка очень тяжёлая... Болтается больно... Я держала, чтобы не болталась.

— Выпрямись, — приказал инквизитор.

Лаура тут же вытянулась на коленях и даже плечи развела — её огромные груди натянули чёрный шёлк до прозрачности. Четко проявились столбики сосков и околососковые пупырышки.

— Покажи, как ты ходила.

Застыдившись, девушка заалела и опустила веки; длинные, загнутые кверху ресницы её легли на пол-щеки. Руки послушно скользнули в декольте. Груди были так велики, что вытаскивала она их наружу в три этапа. И вот они вывалились и свободно закачались — здоровенные, но по-юному упругие. Огромные розовые ореолы вытягивались в пуговки сосочков и смотрели лишь чуть-чуть книзу. Лаура нежно взяла груди в руки (те словно упругое тесто, расползлись в ладонях и меж пальцев) и протянула инквизитору, словно для поцелуя.

— Вот так.

Потом, словно на полочку, положила груди на согнутую в локте правую руку. Они тяжело свесились наружу.

— И вот так.

Инквизитор хмуро кивнул своим мыслям:

— Воистину, женщина — главное